О стариках, сыновьем долге и чувстве вины
Мы рожаем детей, повинуясь биологическому инстинкту размножения, опосредованному культурой в виде семейных традиций, мечте о материнском счастье и т.д. Конечно, мы стараемся быть хорошими родителями. Многим из нас это удается. Но при этом мы меньше всего думаем о том, хочет ли рождаться наш ребенок. Мы ввергаем человека в жизнь, не спрашивая, желает ли он или она в будущем переживать неизбежные возрастные кризисы, мучиться экзистенциальной тоской, бесплодно искать смысл жизни, ностальгировать по вымышленному золотому веку детства и т.д.
Даже если наш ребенок не будет склонен к излишней саморефлексии (ведь не факт, что мы произведем на свет будущего интеллигента, особенно если сами не таковы), то ему все равно не избежать разочарований. Далеко не каждому в жизни выпадет удача соответствовать общепринятым «стандартам качества», и еще меньший процент людей сможет освободиться от их жесткого диктата. Не всякая дочь вырастет красивой; ей вовсе не обязательно повезет познать взаимность в любви. Не всякий сын сможет достичь успеха, в чем бы он для него не состоял. Иными словами, какими бы замечательными родителями мы не были, мы не можем гарантировать нашим детям счастья. Однако мы все же производим их на свет, эгоистично спасая себя от страданий бездетности, уплачивая за свое счастье их будущими рисками.
Я говорю это со знанием дела, ибо сама таким же эгоистичным способом, и даже дважды, реализовала собственное материнское счастье. Страх при мысли о том, что я могу остаться бездетной, преследовал меня чуть ли не с 16 лет. Возможно, моя озабоченность данным вопросом несколько превышала среднюю по популяции; но в то же время никто ведь не станет считать сумасшедшими женщин среднего возраста, глубоко страдающих от бездетности? Таким образом, мое единственное от них отличие состояло в том, что я умела страдать заблаговременно. Собственно, какая разница, когда начинать? Зато синдром Умной Эльзы помог мне заранее застраховаться от самых нежелательных сценариев. Я не была первой красавицей. Учитывая количественное соотношение полов (как известно, неблагоприятное для женщин), я заключила, что для среднестатистической женщины, не обладающей выдающимися достоинствами, вероятность создать крепкую семью, пригодную для деторождения, не превышает 70%. Если же она по ошибке родилась чересчур взыскательной и ей требуется такое редкое явление, как взаимная любовь, то ее шансы на женскую самореализацию сразу падают до 15-20%. Таким образом, реалистичная жизненная программа для моего случая выглядела так: примерно с 70%-ой вероятностью мне выпадет удача всю жизнь терпеть рядом с собой нелюбимого, но хорошего человека, благодаря которому я смогу стать матерью. В 15% случаев меня ждал бонус в виде временного счастья взаимной любви (иного и не бывает; удача состоит в том, чтобы было, что вспоминать). А с 30%-й вероятностью я должна была остаться одинокой и бездетной. Если вы сочтете мой тогдашний юношеский прогноз чересчур пессимистичным, то знайте, что примерно четверть моих знакомых ровесниц к нашему нынешнему возрасту (42 года) остаются одинокими. Другое дело, что эти жизнерадостные старые девы вовсе не обязательно страдают сильным родительским инстинктом, и потому не факт, что особенно переживают. Но я хорошо знала\знаю себя: такой исход был бы для меня трагедией. Без вариантов. Оставалось уповать на компромиссный путь. Тот, который с 70%-й вероятностью.
