Должен вас расстроить: всё это произошло в действительности.
И продолжает происходить.
Всё это, блятть! — да! правда!
Я придумал только имена, да и то не все.
Я — челнок. Просто челнок — между вами и неизвестностью.
Таких, как я — уйма. Но их ломает писать.
В отличие от меня:-)
В детстве — дошкольном — я доверительно рассказывал своей подружке Тоньке о том, что везде расставлены камеры. Везде, как теодолиты, расставлены на равных расстояниях какие-то светло-охристые зрачки пространства. Они видят всё. Не для того, чтобы заложить всех нас, а просто так. Чтоб мы не оставались без внимания.
Без этого безразличного внимания извне. Меня с тех пор занимают вещи странные, отдалённые, оживляющиеся от тоски по многому — от тоски по Всему. Живут эти вещи в самых подходяще — неподходящих местах — везде, где придётся-живётся, где карабкается-прорастается в будущее, в прошлое, влево, вдаль, и совсем не всегда ввысь, — не в эту веками трахающую всё, что шевелится, высь. Почему мы должны жрать на новый год салат оливье? и хотеть, чтобы сбылось в будущем году? Что сбылось чтоб, зайчики? Опять салат оливье? Как нужно хотеть — чтоб что-нить другое? Как делать, чтоб сделалось что-нить другое? Другое в принципе, но такое — чтоб его потом хотелось.
И вот эта вот хотючесть — как с ней? Вот два типа людей я знаю: одни ахают и умирают от цветов, другие — от плодов. Паморок у них в голове делается, как увидят спелую абрикосу на дереве у наших дверей — глаза горят, как прожекторы — хватают — кусают, и только потом видят нас и здороваются…
Мне их жалко, потому что их сожрут раньше всех.
Вот Митька этих вторых брюнетами называет. Я по его классификации — брюнет, но честный. По его утверждению, честный брюнет — это то, чего не бывает. Но я есть.
Я есть, Митя? По моей классификации — я не брюнет. Потому что мне больше всего цветы нравятся.
Плоды — куда ж они денутся. Сожрутся, канешна. А в цветах — есть и то, без чего и обойтись было б можно, но — не обходится. Без этого жеста (ни для кого — для этих золотистых зрачков — без красоты самой по себе — не для пчёл) и не будет плодов. Я хороший, просто обосраться можно. Ну, — цветы жизни! Поэтому и сожрать меня трудновато. Кто ж цветы ест? Наше сознание родилось не только из пиздежа на кухнях.
Оно ещё изредка продувается скозняками извне. Есть много странных мест — в холмах, укромных долинах, на уступах, скалах и утёсах при море, — там отчего-то это Вне ближе.
Там заметней, что оно всегда рядом.
Но оно всегда рядом — и на наших кухнях.
