Мы никогда не умрем

Когда в одной душе и в одной крови сходятся два заклятых врага, жизнь никуда не годится.

Г. Гессе

Поначалу это было странно — смотреть на одно лицо, а видеть другое. Но Ника не жаловалась — в бесконечной и правильной белизне квартиры, откуда для нее не было выхода, вся власть умещалась в наборе простых карандашей и белых листах эскизника. И она рисовала лицо, которое никак не могла разглядеть. Каждый день, из раза в раз. И серые линии на белой бумаге постепенно становились правдой.

Рисовала глаза — серые. Прищуренные, широко раскрытые, смеющиеся и тоскливые, но всегда серые и всегда чуть другой формы, чем те, в которые ей приходилось смотреть каждый день.

Иногда выходили глаза Виктора, и тогда она злилась и рвала листы.

А он, человек без имени и лица, смеялся.

Он редко смеялся.

Она рисовала волосы — выходили тоже серые, но она знала, что они каштановые. Длиннее, чем у Виктора. Мягче.

Иногда Ника все же доставала акварель, и тогда картины обретали расплывчатый полупрозрачный цвет. Но она редко рисовала красками — вдруг придет Виктор. Если увидит рисунки — Ника не знала, что тогда будет.

Она никогда не видела Виктора с длинными волосами.

Сегодня на ее портрете человек без имени, которого она звала Милордом, одет в сюртук. Серый, но на самом-то деле зеленый. Мятый, его придумали сразу мятым, да видно так и не нашли времени его погладить.

Однажды она сказала об этом Виктору, и он рассмеялся. Виктор смеялся чаще. У него было больше поводов для веселья.

— Рисуешь?

Ника подняла взгляд и усмехнулась. Показала эскиз:

— Теперь похоже?

— Я не люблю свои портреты, ты же знаешь, — тихо сказал он, кончиками пальцев опуская ее блокнот.

Она медленно собрала длинные пепельные волосы в тяжелый узел на затылке и проткнула карандашом. Это правда, не любил. Не любил своих портретов, своего имени, а больше всего не любил свое отражение — еще бы, ведь оно-то никогда не было и никогда не будет похоже на портрет.

Поморщившись, выключила свет и задернула шторы.

Темнота была милосердна — всегда стирала различия между портретом и отражением.

— А что будет написано на его могиле, когда я его убью?

— Полагаю, «Виктор Редский», — он сел на край кровати и стал расстегивать рубашку. Чистую, белоснежную, надетую пару часов назад.

Рядом лежала такая же.

— Это ты его убедил, что к его белесым волосенкам и бесцветным глазкам подходят белые рубашки?

— Ну уж нет, этот пробел в воспитании точно не моя вина, — криво усмехнулся он.

Никакого контраста, монотонная белая определенность. Хорошо хоть его глаза серые, совсем не как у Виктора.