Человек, рождаясь, мягок и нежен.
Умирая, он тверд и напряжен.
Посему жесткость и напряженность – спутники смерти,
Мягкость и нежность – спутники жизни.
Лао-Цзы
Вот опять ты смотришь на меня так, нечеловечески, как существо из другого мира – далекого такого и знакомого. И я ведь такой был, правда. И мать также удивлялась мне и отец. А теперь, что стало со мной, где теперь взгляд этот с тайной истины?! Батя, батя! Как же это слово то?! Вот сейчас чувствую внутри, а вспомнить не могу. Это все кайф мозг мой как червь выгрыз, и я знаю, сколько рубцов теперь там, под коркой. Но хоть что-то осталось же: память и осколки. И за что мне ты? Какой подвиг я совершил, что подарили мне тебя, сын?! «Сын», как это непривычно, разве мог я даже помыслить о тебе, а ты пришел, И МРАК РАССЕЯЛСЯ. А жил как: приход, кумар, ломка, новый приход и новый круг, – изо дня в день жрали меня эти три грешницы, живьем грызли, а я только и делал, что жалел себя, ненавидя всех; сжигал в сладкой горечи свой мир, как будто чужой он, и жизнь не моя и семья не моя, а я лишь зритель, гость в чуждом доме.
Но вот ты здесь, пышешь светом и мне больно… и хорошо одновременно рядом с тобой. И это «больно» тоже хорошо, потому что боль живого человека, и она спасение мое, и значит я буду жить. Ради тебя сынок, и ради мамы твоей. И вес твой в моих руках – это мой мир и мой хлеб, о которых я даже не мечтал.
Батя, батя! Ты говорил, а я не верил, я думал, брешешь нагло, чтоб позлить. А ты спасал. Я помню, как ты говорил, что хоть мать не дожила до позорного моего существования; что я сын, надругавшийся над святыней, в которую ты, бать, верил. Ты правда долго терпел, очень долго. Теперь все понимаю. Все-все. Почему ты так тверд был, когда я после кумара домой добирался за полночь. Помню, как смотрел ты, строгачом на меня, тогда тебя ненавидел. Ведь думал и в тебе ненависть ко мне, а я же не нарочно, я просто не там повернул, не там выбрал и не то. А ты смотрел на меня сталью, а внутри душа горела у тебя, теперь-то я знаю, как это оно, все понимаю. Ведь и твои руки помнили мой вес, а я резал тебя по живому, каждый раз, а ты терпел. И от этого совсем страшно становиться иногда за себя. А надо жить, надо биться дальше за свой мирок и за тебя, сын. И только бы найти силенок для всего этого!
– Макс, – слышу я голос ее, той, которая родила меня, родила заново. Она родила меня другого, не прежнего, а сначала выносила, долго и мучительно, чтобы я жил, как она мечтала.
– Там Гриша ждет, чистый как стеклышко. Слез как обещал. – это опять она, я не вижу ее, но знаю, какая улыбка сейчас на ее лице.
