Уже лето,
а ничего не происходит.
Моя сентиментальность давно не в моде.
Выскребаю слова из небытия,
Абортирую из себя,
И становится, как в Икее –
хранение и порядок.
Уже недостаточно просто взгляда,
Чтобы стать им нарушенными.
Осталось только собраться с мужеством,
И причислить себя к лику одних из многих.
Уже сирень на исходе,
И лето –
ветром, в пуху, –
проходит.
Падать не трепетно
В полость обыденного –
Выцветшим
войлоком
выстлано дно.
Мне не улечься –
Я помню, что видела,
Как превращают
воду
в вино.
Запах лета на окраине нестоек;
Растворяясь в сумрачном темно,
Я в унылой паутине новостроек
Научилась находить свое окно.
Осень такая строгая в холоде,
Стоит ненадрывно-красивая.
Еще немного – и млечность, вечность.
Еще неделю она позирует.
В городе пахнет
фастфудом
люто,
Знакомые лица,
чужие люди.
Мое сокровенное
прожито ими как будто.
И нечего помнить,
и я ничего не забуду.
Ночью мне часто хочется пить –
тоже.
Ночью не сплю и думаю:
господи, помоги?
Красный диван кажется синим –
ночью.
Вряд ли он хочет, чтоб кто-нибудь
видел его таким.
Осень
Летнюю веранду заколачивает,
Поначалу заморачивает
запахом размякших яблок
и земли.
В пальто
Лежат воспоминания:
Билетики из холодного мая.
Сейчас
остатки тепла глотаешь,
потом дожди.
Прячется в подкладке подсознания,
Кажется, что чушь, но не ложь:
Кажется, не нужно быть старше
Дома,
в котором живешь.
Кажется, не нужно возвращаться в детскую,
Где мне уже десять или еще двадцать,
Где нормально или плохо,
где за окном тополь,
Который, кажется, и без меня
будет расти дальше.
Я спала, и во сне
выходила замуж за принца,
Просадила миллионы в сияющем казино.
Я, сестра милосердия,
супом кормила нищих,
Я осталась без чепчика после Бородино.
Мы снимали шикарную дачу
с вишневым садом,
Я спаслась с корабля «Титаник»,
а Джек – погиб…
Я сбежала из дому с мечтой:
поступить в театр!
Папа Гумберт устроил мне дважды
занятный трип.
Для меня убивали
хрустальных цапель
и снежных чаек,
Я хотела увидеть море –
и вот я здесь.