Виктор Воронов
БАЛЛАДА О ПТИЦЕ
АВТОР - ЧИТАТЕЛЮ
Предлагаемый Вашему добро(?)желательному вниманию текст есть не попытка прозы, а некий результат занятий писанием этой самой прозы без фиксации результатов на бумаге в течение скольких-то лет уже. Мешало приступанию к фиксации нерешение трех вопросов: О чем, Как, Зачем? И вроде как, поняв, наконец, о чемкакзачем, автор и зафиксировал текст на бумаге.
Потому берет он на себя наглость считания, что он (текст и автор) не относится к ученическому периоду, а является вышедшим из-под пера зрелого(?)... и т.д.
Данный текст автор выструктуривал и формовал не стилевых завихрений ради и уж вовсе не претендуя на исповедальность свою или его. Это не исповедь, а Баллада, являющаяся развернутым, но неисчерпывающим вариантом баллады же, включенной в текст и являющейся его составной частью.
С другой стороны - это попытка разобраться во взаимоотношениях и взаимовлияниях памяти и судьбы, их соотнесенности с личностью носителя и проживателя и причинах нетождественности и взаимоискажений их при попытках вербализации и тем более объективизации.
Если допустить существование третьей стороны вопроса, то с третьей стороны данный текст можно рассматривать как эссенцию (не конспект) из ряда неразвернутых самостоятельных новелл, рассказов, боевиков и т.п., в свое время существовавших в незафиксированной форме и таковыми и должными остаться ввиду избежности их полного воплощения.
Поскольку произведено допущение третьей стороны, автор считает возможным усмотрение четвертой, пятой и так до исчерпывания интереса у усматривающих, ежели таковые обнаружатся и интерес проявят.
Сам же он ограничивается вышесказанным и вполне удовлетворен тем уровнем внимания и понимания, который спровоцирован у страшно узкого круга лиц, дорогих и милых сердцу его.
В. Воронов, август 1994 г. - февраль 1997 г.
Ты меня не узнаешь.
И встречи небудет.
Даже если доведется нам не разминуться в тесноте незаполненной друг-другом жизни, не сумеем узнать ни ты - меня, ни я - тебя, и возможно ли узнать неузнанного? - но узы, нас повязавшие, крепки в неощутимости, своей и недоступность пространства, простертого вне их пределов, заставляет искать путей освобождения, хотя бы иллюзорного.
Лишь Птица парящая, пронизывающая плачем полета своего миражи судеб наших единственно реальна в полете своем и невозможна невстреча с нею, и плач ее не дает воплотиться утрате тебя и себя, и охранной лаской прикасаются к нам крылья ее, удерживая от развоплощения полного. Длится полет ее и оплакивает она нас, детей своих, птенцов своих, не внявших зову полета, и не ее ли всплач увернул меня, катавшегося на санках со склона бомбоубежища бывшего от скрытого сугробом противотанкового ежа, об который, не увернувшись, рассекла голову съезжавшая след в след за мной соседка моя, и кровь, ало окрасившая белейший снег горки, на склоне которой подстерегал он меня, должна была быть не ее, а моей. Всего-то было нам с соседкой по четыре года, и так никто и не узнал, кто же пронес меня через хитросплетения ржавых обрезков рельсовых. Да и соседку мою не Птица ли уберегла? Лишь вскользь рассеклась височная кожа, и кровь, щедро хлынувшую из рассечения, не Она ли касанием крыла своего заставила остановиться, и алела кровь на снегу белом предвестием когда-нибудь неизбежной такой же на белых же простынях?
