Военно-полевой обман

В Чечне наступил мир, конца которому не видно

Война пахнет всегда одинаково — солярой, пылью и немного тоской.

Этот запах начинается уже в Моздоке. Первые секунды, когда выходишь из самолета, стоишь ошарашенно, лишь ноздри раздуваются, как у коня, впитывая степь… Последний раз я был здесь в двухтысячном. Вот под этим тополем, где сейчас спят спецназовцы, ждал попутного борта на Москву. А в той кочегарке, за «большаком», продавали водку местного розлива, с невероятным количеством сивухи. Кажется, все так и осталось с тех пор, как было.

И запах все тот же. Какой был и два, и три, и семь лет назад.

Солярка, пыль и тоска…

Впервые я оказался на этом поле семь лет назад, солдатом срочной службы. Нас тогда привезли эшелоном с Урала — полторы тысячи солдат. С вагонами не рассчитали, и нас утрамбовывали как могли, набивали по тринадцать человек в купе, с шинелями и вещмешками. В поезде было голодно. Хлеб везли в отдельном вагоне, и его просто не успевали разносить на коротких остановках, когда мы пропускали скорые на запасных путях, подальше от людских глаз. Если удавалось, мы меняли на жратву выданные нам солдатские ботинки.

В Моздоке нас вытряхнули из вагонов, и старший команды, кучерявый майор-истерик, своим визгом напоминавший деревенскую бабу на сносях, построил нас в колонну по пятеро и повел на взлетку. Когда мы проходили мимо последнего вагона, из него мешками выбрасывали заплесневелый хлеб. Кто успел, сумел подхватить буханку.

Набирая нас в команду, кучерявый майор клялся, что никто не попадет в Чечню, все останутся служить в Осетии. Что-то кричал про принцип добровольной службы в горячих точках. Он вызывал нас по одному и спрашивал: «Хочешь служить на Кавказе? Езжай, чего ты… Там тепло, там яблоки». Я ответил «да», а стоявший рядом со мной Андрюха Киселев из Ярославля послал его к черту с евонным Кавказом в придачу. В Моздок мы с Киселем ехали в одном купе.

Тогда здесь все было так же, как и сейчас. Точь-в-точь, ничего не изменилось. Те же палатки, та же вышка, тот же фонтанчик с водой. Только народу тогда было больше, намного больше. Шло постоянное движение. Кто-то прилетал, кто-то улетал, раненые ждали попутного борта, солдаты воровали гуманитарку… Каждые десять минут на Чечню уходили набитые под завязку штурмовики и возвращались уже пустыми. Вертушки грели двигатели, горячий воздух гонял пыль по взлетке, и было страшно.

Мы с Киселем лежали на траве и ждали, что будет с нами дальше. Кисель диктовал мне аккорды «Старого отеля» Агузаровой, а я записывал их в блокнот, вырезанный из толстой тетради. Мне всегда нравилась эта песня. А потом меня и еще семь человек отделили от остальных и повезли на «Урале» в 429-й, имени Кубанского казачества, орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого мотострелковый полк, расположенный тут же, в полукилометре от взлетки. Майор врал. Из полутора тысяч человек в Осетии остались служить только мы, восемь. Остальных прямиком отправили в Чечню. После войны, через третьи руки, я узнал, что Кисель погиб.