— Старик, похоже, рехнулся, — сказал я, понизив голос.
— Скорее просто напился. Он всегда напивается перед наступлением. Вот так-то, дружище.
Я не ответил, и Хайни, устало ворочая языком, продолжил:
— Накачается под завязку, так что ничего уже не видит и не слышит, и давай орать: «Вперед! На врага! Плевать я хотел на эту их отвагу…» Да ты никак спишь? — рука его скользнула в мою сторону, он дернул за ремень.
— Отстань — раздраженно буркнул я, — не сплю. Размышляю, как бы отсидеться. Совсем почему-то не хочется пасть смертью храбрых. Помнишь, в прошлый раз пятнадцать ребят остались лежать на поле. Драпанули мы тогда со всех ног, а старик чуть не лопнул от злости, глотку так драл, что даже охрип…
— Ничего не поделаешь, дружище, впереди русские, позади пруссаки, а посередке мы, на крошечной полоске земли, и нужно суметь выжить…
Где-то впереди взмыла в воздух ракета, осветив на мгновение жалкую развороченную землю мертвенно-бледным сиянием…
— Ты только посмотри! — воскликнул вдруг Хайни. — Эти идиоты оставили свет! Берегись, сейчас грохнет!
Позади, там, где у подножия холма разместился командный пункт, слетело, должно быть, затемнение у входа в блиндаж, в световом проеме обозначился человеческий силуэт, затем снова стало темно; ракета тоже погасла, растворилась в бескрайней тьме…
— Стариковская берлога это была, угодили б они поблизости, а еще лучше прямым, и сорвалось бы завтрашнее наступление…
Мы быстро пригнулись, услышав впереди легкий хлопок, через пару секунд раздался взрыв, и позади у подножия холма вырвался из-под земли черно-красный огненный столб, потом все стихло; мы напряженно прислушивались, пытаясь уловить шум, крики, стоны, но было тихо…
— Пронесло, должно быть, — зло пробормотал Хайни. — А было бы в самом деле здорово — одно прямое попадание, и завтра на двадцать покойников меньше…
Мы отвернулись наконец от холма, погрузив лица в черную как смола ночь…
— Сидит сейчас там и высиживает, сволочь, коньяк хлещет и высиживает свой гениальный план…
— Дрыхнет уже, наверное, — устало возразил я.
— Но свет-то у него горел.
— А у него вечно свет горит, даже когда дрыхнет; пару раз меня посылали к нему с донесением. На столе две свечки горят, а он дрыхнет. Храпит себе во всю пасть, здорово, должно быть, надравшись…
— Так, — только и произнес Хайни, но что-то в этом «так» заставило меня мгновенно сбросить дремоту. Я взглянул во тьму, где он находился, прислушался к его дыханию.
— Так, — повторил он, и я дорого бы дал, чтоб увидеть сейчас его лицо, но удалось разглядеть лишь смутные очертания силуэта, выделявшегося темным пятном на фоне темной ночи, и тут я услышал, как он карабкается вверх из окопа; комочки земли скатились с бруствера на дно, слышно было, как он, кряхтя, пытается выбраться наверх…
