Лето в нынешнем году не задалось с самого начала. Как только в последних числах апреля сошли снега, так обложили непогоды: день за днём, неделя за неделей… В дождевом бульканьи неохотно вставали размытые, тягучие рассветы, свет Солнца был бессильным из-за облаков и оттого каким-то недовольным, как больной неопасной, но надоедной, затянувшейся болезнью, и, кое-как отмаячив свой срок, облегчённо уходил, сменяясь сырыми неуютными сумерками. Так и докатило до середины августа, и за все эти месяцы случилось от силы десять-двенадцать более или менее светлых просторных дней… Всё! Скоро осень.
Сказанное выше вполне можно суммировать в одной фразе из двух слов: «пропало лето». Именно так — коротко и ясно, правда, полностью равнодушно, не замечая похвальной ёмкости собственного мышления, и думал командир стрелково-караульной роты отдельной трубопроводной бригады старший лейтенант Симаков. «Пропало лето!» — думал он, глядя в окно. Других мыслей не было.
Наряд старшего лейтенанта подходил к концу. В восемнадцать ноль-ноль, через час с небольшим, передав один другому ключи, печати и документы, они с замполитом второго батальона войдут в кабинет комбрига и доложат: «Товарищ полковник, старший лейтенант Симаков дежурство по части сдал… капитан Зарудный дежурство по части принял». После чего можно считать себя свободным до четырнадцати часов завтрашнего дня, до дневного построения перед обедом. Двадцать часов свободы — что Симакова не очень-то и радовало. Он слишком хорошо представлял себе, как пройдёт это время: он возвратится домой, переоденется в спортивный костюм, сменит носки и будет долго сидеть в продавленном инвентарном кресле с засаленными подлокотниками, вытянув ноги, — лень вставать… вздремнёт даже минут на десять… потом, себя преодолев, всё-таки подымется, поужинает. Наглотается до утробного ворчания мелких магазинных пельменей со сметаной. Ну, а затем — телевизор и на диван.
Вот и вечер в полусне. А после — спать, уже по-настоящему, плотно, без сновидений, и проснуться поздним утром… За окном всё тот же облачный кисель и завывания ветра, рассекающегося об угол панельной пятиэтажки, и торопливый и бессмысленный стук дождевых капель по жестяному подоконнику… Умыться-побриться, пожрать-покурить — вот и вся музыка, а там и полдень, и пора идти в часть.
Симаков отвернулся от окна. Смотреть на промокший насквозь мир было невмоготу. Комната дежурного по части тоже глаз не радовала, но тут, по крайней мере, было сухо. И тепло от электрического, пожирающего кислород обогревателя. Тепло и сухо! Вдруг рывком захотелось домой: скорей, закрыться, запереться, забиться с головой под одеяло — подальше от всего этого тошного мира, пропащего лета, от армии, части, роты… хоть на сутки, пусть! — не видеть, не слышать, не знать…
