X.
О том, что у полковника есть, во-первых, сабля, во-вторых, бедная невеста, я узнал совершенно случайно. Чтобы быть точным. Он мне сам об этом сказал. Он сказал:
— Авель, когда я умру, отошли мою саблю моей бедной невесте, — и я дал честное слово. Он лежал на одре с заострившимся профилем. У него была повязка на голове и настоящий петух в ногах.
Петух был подарком от Марины Мартыновны. Сайки принесла его сегодня утром, отыскала в тумане тропинку между сырых стволов и постучалась у ворот. Услышав этот стук, полковник сел в кровати, и в ту же секунду паровой молот расплющил ему голову от темени до верхних зубов — мигрень. Полковник коротко крикнул и повалился в подушки навзничь. Желтые круги перед глазами постепенно отплясали свое, уступив место видам тех стран, куда нам заглянуть не придется. "Бу-бу-бу, — выборматывал душу над самым ухом доктор Иоганн Хейзинга, — это Лифляндия, а это Банановый мыс. Производят рис и маис". — "Постой", — говорит полковник и стреляет в него. Сразу же в морозном воздухе звенит колокольчик, и воспоминание о неразделенной любви всей тяжестью накатывает на полковника, облипает плечи, колени, ох, Машенька, словно одежда, намокшая от шквального ливня.
Теперь уже двенадцатый час, и мы с Сайки режемся в шашки на корточках в нижней гостиной, сквозь зубы переговариваясь о своем вполголоса, потому что мама в ночной рубашке меряет комнату из угла в угол. Проклятый петух увязался за ней, квохча и припадая на левый грязно-бурый бок. Время от времени от оставляет на паркете белоснежные звезды кала.
В тот день все получилось одно к одному: ребе Йосиф еще с утра отправился рыбачить на гладкие херсонесские валуны, помнящие Владимира Красно Солнышко, я же как несовершеннолетний в расчет не шел.
— Да что это, наконец, — причитает мама, — Уберите куда-нибудь эту тварь. Hеужели никто не может ее зарезать? Боже мой! Марина Мартыновна придет к обеду, петух должен быть подан, это неприлично в конце концов. Соня, Сонечка, ваша тетя очень обидится?
— Трудно сказать, — говорит моя начитанная приятельница, одновременно подталкивая шашку, — Hо думаю, что на всю жизнь. Скорее всего, она просто пошлет вам яд в письме, как врач Дубан калифу Юнану.
Тут мне становится несколько не по себе, я поднимаюсь и говорю по-мужски:
— Hу, давай я отрублю ему голову.
— Какие глупости, — лепечет мама, — Ты же ребенок, никто не станет требовать этого от ребенка, — однако в следующее мгновенье в вопросительном взгляде Соньки прочитывается не приказ, конечно, и даже не сомнение, а тень сомнения, его зародыш, какие-то зрительные кавычки, если так можно сказать, — после чего я отодвигаю шашечную доску, выхожу с петухом на улицу, там его убиваю и возвращаюсь в дом. Ага, не понравилось, хочется описания? Теперь ты понимаешь, читатель, кто из нас двоих кровожадный зверь. Дело происходило в том самом внутреннем дворике, который я еще в первый день разглядывал из окна. Петух сам побежал за мной — только, по-моему, не из жертвенной кротости, а от идиотизма. Проходя через кухню, мы с ним подобрали маленький топорик с резиновой ручкой, каким туристы обрубают тонкие ветки или скалывают кору, не знаю, что там у них, — и я даже успел подумать, что он, не дай Бог, не заточен, и тогда придется, содрогаясь от ужаса, бегать по двору за окровавленным петушком; но все сошло хорошо и, главное, быстро: я просто прижал его голову всей пятерней к земле, даже подложить было нечего, и с размаху нанес удар у основания шеи. После чего закрыл глаза и отскочил с топориком в руке — потому что брызнула кровь, и у петуха началась агония.
