Весь мир, казалось, был охвачен пламенем, когда я увидел впервые Мелдрам-Крик. С холма, где я пока находился в безо пасности, было слышно, как пожар движется с севера в сторону ручья. Когда пламя достигло поляны у подножия холма, оно с треском и ревом набросилось на сухую, словно трут, траву. Не прошло и двух минут, как вся поляна ярко пылала. Огонь легко перепрыгнул русло ручья и метнулся к соседним зарослям. Через какие-нибудь пять минут поляна превратилась в черное дымящееся пепелище. И хотя на пихтах еще горели иголочки, я знал, что деревья умирают. Невольно мелькнула мысль: «Умирает ручей, умирают деревья, умирает весь этот край».
И все же именно в этом краю мне пришлось вскоре делить свою судьбу с Лилиан. Здесь, в бесплодной, выжженной дикой глуши, которая затем на тридцать лет стала нашим домом, нам предстояло вырастить нашего сына Визи. Здесь мы испытали палящий зной лета и беспощадность пронизывающей холодом зимы. Здесь мы узнали наших единственных соседей: лосей, медведей, волков и других диких обитателей мшаников и лесов. Некоторые из них, казалось, всегда были готовы оспаривать наше право на существование в их краю. Здесь мы научились мириться с комарами и слепнями, нередко доводившими почти до бешенства своей ненасытной жаждой и нас, и наш рабочий скот, и наших верховых лошадей. Мы приняли все это так же, как и радости жизни среди окружавшей нас дикой природы.
Здесь мы делили с Лилиан мгновения покоя, ночлеги в глубине заросшего мхом леса или на берегу какого-нибудь свер кающего пруда, покой которого нарушался до этого лишь стайкой перелетных водяных птиц или разбушевавшимся лосем. Все это было довольно приятно летом, но зимой требовалась спартанская выдержка, чтобы жить в лесах или около прудов, когда земля погребена под снежным саваном толщиной в три фута или более того, когда выдыхаемый воздух замерзал почти сразу же после выхода из легких, когда холод вонзался в наше тело с остротой отточенного охотничьего ножа. И именно тогда, когда зима держала этот дикий край в своих жестких тисках, Лилиан простаивала немало времени в напряженном ожидании у входа в хижину. Она стояла с непокрытой головой, залитая лунным светом, не замечая предательских уколов минусовой температуры, стояла очень тихо, прислушиваясь, не шуршат ли по льду мягкие канадские лыжи-снегоступы, не слышится ли тяжелая поступь верховой лошади, ломающей мерзлую корку на снегу, стояла с немым вопросом на губах: «Почему их нет до сих пор? Что держит их в снегах в этот ночной час?»
