Здесь обитель богов, и сюда тысячелетиями шли умирать жрецы, монахи и мудрецы. Много веков Гималаи привораживают людей, но и сегодня их величественные вершины окутаны покровом тайн.
Полгода прожил я в непальской столице под сенью Гималаев. Весной облака над городом расступились, явив сверкающий на солнце континент вечных снегов, что вытянулся на 3 тысячи километров через всю Азию. Прикрыв глаза рукой, я глядел поверх пагод Катманду на умопомрачительный белый барьер. Взгляд цеплялся за острые пики, а воображение бежало дальше, дальше, как это случалось со многими до меня и, наверное, будет после. Где-то там рисовались затерянные горизонты, неведомые страны. Они ждали меня…
23 апреля 1964 года меня разбудили стуком в дверь бунгало. Было пять часов утра; сбросив с себя одеяло, я вдруг сообразил, что настал долгожданный день. Стало как-то боязно.
За окнами светлело. Быть может, в последний раз просыпаюсь я в таком комфорте. Жена тоже встала. Хотя она ждет ребенка, ей непременно хочется проводить меня на самолете до крохотного городка Покхара, откуда, собственно, и начнется мое путешествие.
Вскоре шарканье подошв по полу оповестило о прибытии Калая. Выглядел он довольно нелепо: лукоподобные ноги тонули в широких белых брюках, спадавших на высокие горные ботинки, сверху красовалась клетчатая рубаха канадского лесоруба и ярко-розовый пуловер из гардероба моей жены. Впрочем, с утра любое грандиозное начинание выглядит до странности нелепым. Калай значился поваром и сирдаром (главой носильщиков), но пока был единственным человеком во всей долине Катманду, согласившимся участвовать в моей экспедиции. Если, конечно, она состоится.
Комнаты бунгало выглядели камерой хранения автобусной станции: два громадных кофра из белой жести соседствовали с деревянными ящиками, которые мы с Калаем заколотили накануне; по полу разбросаны рюкзаки, к столу привалена ивовая корзинища, набитая кастрюлями и пластмассовой посудой.
Через несколько минут после прихода Калая в дверь тихонько постучался Таши. Этот был в щеголеватых узких брюках из темной материи и в безупречно белой рубашке — в таком виде он собирался лезть на Гималаи.
Я все время пытался представить, какова будет совместная трехмесячная жизнь с Таши. Говорил он только по-тибетски. Что же до Калая, то на него особенно рассчитывать не приходилось.
С Калаем нас связывало давнее знакомство. В 1959 году, когда я путешествовал в районе Эвереста, Калай показал себя проворным и честным помощником. Верность и отвага вообще характерны для племени таманг, к которому он принадлежит; думаю, Калай дал бы себя убить, защищая меня. Но сейчас, пять лет спустя, он сильно изменился: стал каким-то чванливым и заносчивым. Кроме того, ему исполнилось 27 лет (как и мне), и, по здешним понятиям, он был стар. Жена умоляла меня найти кого-нибудь другого, но в Катманду не нашлось больше охотников сопровождать меня.
