Когда Эду Менандру пришло в голову подвесить над куполом атмосферы Фаэтона атомную луну, он поспешил поделиться этой мыслью с братом Фомой.
Фома выслушал его сбивчивую, насыщенную восклицаниями речь с обычным своим высокомерным видом и, не утруждая себя пояснениями, длинным костлявым пальцем начертал в воздухе крест.
— Но почему?! — взмолился Эд.
— Химера, — лениво процедил Фома.
— Вот так всегда, — оскорбился Эд, — отвергаешь с порога любую идею. Да понимаешь ли ты, ослиная голова, какие невероятные выгоды она сулит фаэтянам? Я ведь только условно называю мой фонарик луной, поскольку он озарит нам ночь и в отличие от солнца никогда не сможет укрыться за горизонтом. Источаемое новой Селеной тепло повысит температуру градусов эдак на двадцать, если не больше. Мы сбросим надоевшие всем тяжеленные шубы и облачимся в изящные воздушные одежды. Кстати, отпадет нужда истреблять пушных зверьков, чтобы сдирать с них шкуры. Да все это чепуха, побочные приобретения. Там, где сейчас простираются мертвые ледяные поля, расцветут сады, заколышется пшеница, поднимутся рощи кокосовых и ананасовых пальм…
— Ананасы не растут на пальмах, — заметил Фома.
— Какое это имеет значение! Вечно цепляешься к пустякам! — закричал Эд, уносимый воображением. — Холодные водоемы на севере планеты заполнятся плещущей рыбой…
— Которая станет метать черную икру.
— Которая станет метать черную икру, — непроизвольно повторил Эд. — Мы сможем накрыть столы голодающим, обогреть лачуги… Постой, а почему именно черную?
— Ну, красную, если она тебе больше по душе.
Издевка повергла Эда в уныние. Руки его, метавшиеся в жестах, сначала застыли изогнутыми и распростертыми, а затем вытянулись и упали как жерди.
— Не будь таким впечатлительным, малыш, — пожалел его Фома.
— Не смей называть меня так! — опять взметнулся Эд. — Ты старше меня всего на год.
— Понимаешь, малыш, — сказал Фома, не обращая ни малейшего внимания на этот решительный протест, — по ночам фаэтяне должны спать. — И нарочито зевнул.
Вечером Эд, волнуясь, посвятил свою жену Фрину в озарившую его светлую мысль, а заодно поделился досадой на Фому, не сумевшего оценить ее по достоинству.
— Твой братец дурак, — утешила его Фрина, — это всей округе известно. И вдобавок завистник. Не может простить тебе, что ты превосходишь его по всем статьям. И что у тебя такая подруга жизни, — добавила она, вглядываясь в зеркало и поправляя уложенные пирамидой, как принято у модных фаэтянок, волосы.
— У него было одно солидное возражение, — вступился за брата Эд. — Но, я уверен, спать можно и при дневном освещении. Как ты думаешь?