Она вполне могла рекламировать шампунь. Когда она шла по улице, ее волосы чуть подрагивали на каждом шагу. Блестящие, золотисто-каштановые локоны, падавшие на плечи мягкими волнами, переливались в солнечных лучах. Безусловно, она относилась к тому типу девушек, которые заставляют мужчин оборачиваться. Или — дарить цветы… Или высовываться из окна.
Тогда почему у нее, Лизель Эллис, никак не складывались отношения с поклонниками? Не было между ними проблем, но удержать их дольше, чем пару недель… Что ж, это уже другой вопрос.
Она понятия не имела, что красива.
Когда Лизель смотрелась в зеркало в темном помещении бара, освещенного лишь флуоресцентными лампами, она видела бледную кожу и тени под глазами от поздней работы в шумном кафе-баре рядом с местом ее основной службы в огромном страховом офисе на Оксфорд-стрит. Она не видела ни мягкого очертания рта, всегда готового улыбнуться, ни ореховых глаз, которые приобретали золотистый оттенок, когда их освещало солнце.
Но уж ее волосы были поистине великолепны… особенно когда она не зачесывала их назад и не забирала в хвост — не дай Бог какой-нибудь волос попадет в еду посетителя.
Что касается всего остального… Лизель поймала свое отражение в большой витрине магазина — ее лицо высвечивалось в зелено-желтых, как шкурка ящерицы, вогнутых изгибах стекла — и высунула язык. В глаза бросались худые коленки, острые локти, часто задевавшие прохожих и клиентов кафе. Она заметила, как нервно оглядывается вокруг, чтобы убедиться, не следит ли кто за ней, и поспешила рассмеяться над собой, пока это не сделал кто-то другой.
Когда Лизель смотрелась в зеркало, она не видела того, что видели другие. Та Лизель, которая смотрела на нее из зеркала, была все та же неуклюжая шестнадцатилетняя девчонка, та самая, что потеряла родителей в автомобильной аварии всего за несколько дней до своего эпохального дня рождения, которому следовало быть таким совсем по иным причинам.
Ее лицо выражало страх и неуверенность перед будущим, на которое трагедия прошлого, безусловно, наложила свой отпечаток. Конечно, прошедшие десять лет для нее значили куда больше, чем для того ребенка, каким она была в момент трагедии. Она и ее сестра Мэрилин упорно старались сохранить и духовную связь, всегда существовавшую между ними, и вполне буквально — физическую. Мэрилин тогда было девятнадцать, почти двадцать, их дни рождения отделяли три недели и знаки гороскопа, и она, Мэрилин, оставила университет и примчалась домой, чтобы поддержать младшую сестру, прежде чем это сделают социальные службы.
