В числе тех «модных» книг, которыми зачитывалась Татьяна Ларина, Пушкин называет роман французского писателя Нодье «Жан Сбогар»:
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль Вечный Жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
То, что Пушкин включил «известный роман Карла Нодье», как поясняет он в примечании, в круг чтения русской «барышни уездной», — лишнее свидетельство той большой популярности, которой пользовался «Жан Сбогар» в начале 20-х годов XIX века. Написанный в 1812 году, в годы Наполеоновской империи, роман этот был опубликован только в 1818-м, уже при Реставрации, и за короткий срок получил широкую известность во всей Европе. Сам Нодье впоследствии писал, что это был «самый блистательный из всех его успехов». О степени этого успеха в России достаточно красноречиво говорят несколько строк в письме А. И. Тургенева к Вяземскому, в которых он сообщает, что заплатил за чтение «Сбогара» десять рублей (деньги по тем временам немалые.—А. А.), но своей книги до сих пор не имеет.
В романе о «таинственном Сбогаре», казалось, словно в фокусе, сосредоточено было все то новое в литературе, что так пленяло читателя 20-х годов в произведениях современных ему писателей-романтиков. Тут было все, с чем он привык встречаться в этой новой литературе, — и таинственный замок, и страшная тайна, и роковая страсть, и картины природы — то меланхолической, то суровой, аккомпанирующей чувствам и настроениям героев, и странная, полубезумная девушка, томимая предчувствиями, и, конечно, в первую очередь — типичный романтический герой с его опустошенной душой, с мучительными сомнениями в существовании бога, с его трагической раздвоенностью — одновременно и ангел и демон, жертвенный защитник слабых и мрачный злодей. Были, правда, в этом знакомом облике черты, рождавшие и более далекие литературные ассоциации. Образ юноши-аристократа, ставшего разбойником во имя идей равенства и социальной справедливости, невольно вызывал в памяти благородный образ Карла Моора из шиллеровских «Разбойников». Однако прежде всего фигура Жана Сбогара, одинокого и разочарованного борца, гордо противостоящего миру социального зла, напоминала героев «восточных поэм» Байрона. Не случайно Пушкин ставит роман французского писателя как бы даже в ряду произведений «британской музы» и называет его вслед за байроновским «Корсаром». Родственность обоих образов казалась настолько очевидной, что, когда во Франции появились первые переводы сочинений Байрона, французская критика немедленно объявила «Жана Сбогара» подражанием «Корсару».