— Вы, Ватсон, знаете, что я редко ошибался. Чем же вы объясните инцидент с джентльменом без ботинок? — неожиданно спросил Холмс про посетителя в помоях, о котором он ни разу до сих пор не вспоминал.
Я рассказал Холмсу какой-то анекдот о глупейших ошибках великого человека.
— Ценю вашу деликатность, Ватсон. Вы намекаете, что я все-таки совершил ошибку.
На это я и намекал. Не скрою, намекнуть мне доставило удовольствие, потому что после случая с моей неудавшейся женитьбой на Стелле-Холмсе между нами стало прохладно, как на утренней Темзе.
— Видите ли, Ватсон, мой метод основан на алмазной логике. И если преступник не в ладу с ней, я могу ошибиться. Ум — это логика. Отсюда парадокс: умному преступнику от меня не уйти, дурак же может ускользнуть…
Энергично-официальный стук в дверь прервал его, и в комнату вошел Чилдрен из Скотланд-Ярда.
— Сигару, коллега? — без церемоний спросил Холмс. — У вас в платке, разумеется, арбуз?
— О нет, сэр, — и Чилдрен расстелил платок на столе: в нем лежал желтый череп и жутковатыми впадинами выжидательно посматривал на Холмса.
— Слушаю, Чилдрен, — сел в кресло Холмс, и вмиг на его лицо легла маска напряженной рассеянности.
— Мне и говорить нечего, сэр. Череп найден в одном из домов Паддингтона, в подвале. Дырка в нем говорит сама за себя.
Холмс взял череп и принялся его изучать при помощи лупы. Осмотрев, он бросил, как мяч, череп мне.
— Скажите, Чилдрен, а старых заявок о пропаже людей у вас нет?
— Да нет, сэр, ни одна заявка не подходит.
— Ваше мнение, Ватсон?
— Череп не старой женщины. Пробита височная кость, повреждения прижизненные. Время смерти определить трудно.
— Добавьте, Ватсон, что голова пробита не ножом. Кстати, вы помните мою работу «250 видов ран, причиненных холодным оружием и другими предметами»?
Действительно, в черепе была малюсенькая щелочка не толще листа бумаги.
— Едемте, Чилдрен, в Паддингтон, — вскочил Холмс.
Я привычно метнулся за ним, но легкая наша размолвка остановила меня. Холмс же тактично ничего не заметил, и они ушли.
С этого вечера мой друг мало бывал дома и приезжал только спать. Однажды я видел его выходящим из анатомического театра, в другой раз фигура Холмса мелькнула в библиотеке, где он просматривал подшивки старых газет. Я не спрашивал его о ходе следствия. Холмс же молчал, изредка роняя загадочные фразы и такие же вопросы.
— Ватсон, вы тщеславны? — спросил он как-то.
Я слегка оторопел, но, собравшись с мыслями, как и подобает джентльмену, отказал себе в этом недостатке.
Однажды после утреннего кофе Холмс молча выкурил трубку и, уходя, обронил:
