Моё печальное счастье

У нашего города, расположенного в окрестностях Парижа, странный вид и не менее странное название — Леопольдвиль. Мне рассказывали, что он был выстроен каким-то бельгийцем. Я не была в Бельгии и почти уверена, что никогда не уеду отсюда. Однако не думаю, что бельгийские города похожи на наш. Приезжие — а их становится все больше по мере того, как растут заводы — вначале с огромным трудом ориентируются в Леопольдвиле. Все его улицы расходятся по прямой от круглых площадей. Это слегка смахивает на площадь Звезды, только размером поменьше, и за тем исключением, что у нас нет Триумфальной арки, а каждая авеню столь неизбежно кончается точно такой же круглой площадью, что в конце концов вы ощущаете себя в кошмарном сне.

Спустя некоторое время можно почувствовать себя увереннее, беря за точку отсчета железную дорогу, Сену и церковь, но не забывайте, что так легко это не дается!

Наш квартал расположен по другую сторону железнодорожных путей, и пресловутый бельгиец не приложил руки к прокладке здешних улиц. Домишки тут невзрачные, лепятся один к другому, как бог на душу положит, на плоском пятачке, обрамленном высокими фабричными трубами. Из них валит дым, образуя гигантскую и бесконечную череду черных облаков, которые затем опускаются на город.

Я нахожу это безобразным. Но, похоже, это не совсем так, ибо однажды привлеченный этим пейзажем художник расположился за нашим садиком со всем своим скарбом. Он приходил несколько дней подряд. Возвращаясь с работы, я шла взглянуть на полотно. Мне казалось, что на его картине наша округа выглядела еще более печальной; в ней даже появилось что-то тревожное. На ум приходили похороны бедняков, на которые никто не счел нужным пойти. Я все надеялась, что художник добавит в свой пейзаж немного солнечного света, сделает его веселее; откровенно говоря, я не представляла, как будущий владелец картины будет жить в ее присутствии — и кто захочет ее купить. Но однажды художник больше не появился. Вместо того чтобы нарисовать солнышко в верхней части картины, он ограничился тем, что поставил свою подпись внизу. Я оплакивала тот солнечный свет, что он мог подарить и в чем, как и добрый боженька, нам отказал.

Зачем я рассказываю вам про все это? Есть ли в этом смысл? Думаю, что да, так как мне бы хотелось, чтобы вы поняли, почему и как все произошло.

Мне могут сказать, что место, где вы выросли, становится в конце концов, привычным и любимым? Так вот, как видите, это совсем не так. Леопольдвиль всегда внушал мне ужас, ибо я видела его таким, каким он был: сумрачным и искусственным. Города не должны строиться одним махом и одним человеком, иначе они начинают слишком походить на крольчатник, а их обитатели — на кроликов. Наш дом стоит на самой окраине города, почти у кромки простирающихся до автодороги засаженных овощами полей, — тех, что пощадили заводы. Лук-порей, морковь или капуста… Дома ждали с опасением того года, когда сажали капусту и вся местность пропитывалась ее гнилым запахом. Сколько угодно держите окна закрытыми — этот запах вездесущ. Я люблю природу, но в ужасе от здешних земледельцев. Они и не настоящие крестьяне вовсе. У них тракторы, джинсы и летные сапоги, что покупаются в Париже на распродаже воинского обмундирования. По воскресеньям они ездят на бега в новеньких автомобилях, а их жены имеют еще и собственные… Лук-порей приносит сумасшедшие прибыли, когда его возделывают у ворот Парижа.