«Я уже давно изготовил тинктуру... и вот в одну проклятую ночь я смешал элементы, увидел, как они закипели и задымились в стакане, а когда реакция завершилась, я, забыв про страх, выпил стакан до дна.
Тотчас я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рождения, ни в час смерти... С первым же дыханием этой новой жизни я понял, что стал более порочным, несравненно более порочным рабом таившегося во мне зла... и в ту минуту эта мысль подкрепила и опьянила меня, как вино».
Роберт Льюис Стивенсон, Странная история доктора Джекила и мистера Хайда
Пролог
Джилл
На следующий день после того, как мне исполнилось семнадцать, я похоронила отца. Даже солнце сияло беспощадно в этот студеный январский.день. Ослепительно-яркий снег окутал все кладбище. Белоснежный тент, натянутый над еще открытой могилой отца, не смог вместить всех собравшихся. И от этой безжалостной яркости и белизны немного болели глаза.
По правде говоря, сильно болели.
И на фоне этой безупречной и неуместной здесь белизны черные фигуры людей были точно брызги чернил на чистом листе бумаги: полированный катафалк, блестевший во главе процессии, идеально отутюженная рубашка пастора, отороченные мехом пальто многочисленных друзей и коллег отца, после прощальной речи потянувшихся к нам с мамой один за одним, чтобы выразить соболезнования.
Может, я так остро ощущала эти краски потому, что я художница. Или замечала только крайности от избытка чувств. Может, рана моя была еще слишком свежа и весь этот мир казался чересчур суровым, остроотточенным и лишенным полутонов.
Я не помню ни слова из речи пастора, но он, казалось, говорил целую вечность. И когда собравшиеся начали расходиться, я, девочка, у которой вчера был день рождения, осталась стоять под белым тентом, в черном, новом, купленном специально для этого случая, платье и тяжелом шерстяном пальто, нервно подергиваясь, как какая-то дебютантка на самом ужасном в мире первом балу.
Я посмотрела на мать в поисках поддержки и помощи, но ее глаза были так же пусты, как могила, ждущая принять в себя отца. Честно вам скажу, встретиться с матерью взглядом было так же больно, как смотреть на снег или на гроб или бесконечные репортажи об убийстве моего отца. И мама тоже стала исчезать...
Меня охватило нечто вроде паники, и я принялась осматривать толпу.
Кто бы сейчас мог мне помочь?
Я пока еще не готова к взрослению...
Неужели я и вправду... осталась одна?
Даже Бекка Райт, моя единственная подруга, сказала, что не сможет прийти на похороны, потому что ей предстоит серьезный тест но гражданскому праву, который она уже дважды переносила из-за своих поездок с группой чирлидеров. И что на самом деле важнее — она «просто не вынесла бы» смотреть на то, как моего бедного отца, ставшего жертвой убийства, закопают в землю.