На сихъ дняхъ обѣдали у меня двое славныхъ людей, которыхъ я прежде лично не знала. Первый, Графъ Беньйовскій, извѣстенъ по заточенію своему въ Сибирь, a болѣе по странному освобожденію оттуда. Онъ очень малъ ростомъ, хромъ, не дуренъ лицемъ и находитъ секретъ разсказывать удивительныя свои приключенія самымъ скучнымъ и почти несноснымъ образомъ. Повѣсть его была бы очень занимательна въ устахъ другаго; но самая даже услужливость героя показалась мнѣ подозрительною. Едва успѣлъ онъ сѣсть, какъ, при первомъ моемъ вопросѣ, началъ свою исторію и разсказывалъ ее съ методой человѣка, повторяющаго что нибудь въ тысячный разъ. Признаюсь, что я не повѣрила ни одной подробности сей длинной повѣсти. Удивительнѣе всего показалось мнѣ, что онъ ввѣрилъ тайну свою осмнадцати человѣкамъ, изъ которыхъ ни одинъ его не предалъ, и всякой изъ заговорщиковъ думалъ, что никто, кромѣ его, ничего объ этомъ не знаетъ. Они чрезвычайно удивились, когда въ минуту изполненія увидѣли, что ихъ такъ много.
Другая особа, у меня обѣдавшая, былъ Англичанинъ Джиббонъ, очень хорошій Писатель, какъ говорятъ его соотечественники, но по моему мнѣнію, весьма худой Историкъ, болтливый и скучный вольнодумецъ, не имѣющій ничего оригинальнаго и повторяющій всѣ общія мѣста философическія. По сему то, безъ сомнѣнія, написавъ только одну толстую книгу въ четвертую долю листа, которая еще не переведена, и которую никто читать не будетъ, естьли она и переведется, Авторъ такъ у насъ прославился и такъ хорошо всѣми принимается. Философы превозносятъ его до небесъ, и надобно признаться, что они совершенно обладаютъ искуствомъ вводишь въ самое короткое время, и кого захотятъ, въ блистательнѣйшую славу. Говорятъ, что все то не прочно, что скоро сдѣлано; увидимъ, справедливо ли это, естьли доживемъ до старости!
Возвратимся къ Гну Джиббону: это малорослый, но притомъ чрезвычайно толстый человѣкъ; лицо у него удивительное; не льзя въ немъ различить ни одной черты. Носу и глазъ почти совсѣмъ не видно, также и рта; двѣ толстыя скулы поглощаютъ все; онѣ такъ широки, одутловаты и такъ далеко отошли отъ приличной щекамъ соразмѣрности, что всякой изумится, увидя ихъ на этомъ мѣстѣ… Я описала бы однимъ словомъ лицо Гна. Джиббона, естьли бы дозволено было говоришь прямо, безъ фигуръ… Но о произношеніи его не возможно никакъ дать понятія. Онъ говоритъ такъ протяжно, такъ часто и странно измѣняетъ голосъ, что кажется, будто онъ поетъ. Онъ никогда не ведетъ связнаго разговора, но всегда говоритъ тирадами, либо дѣлаетъ дефиниціи и диссертаціи; не льзя дѣлать ему отвѣтовъ, потону что онъ все договариваетъ. Онъ знаетъ множество анекдотовъ о всѣхъ славныхъ людяхъ своего отечества; но разсказываетъ ихъ очень подробно и романическимъ, свойственнымъ ему языкомъ. Онъ другъ Гаррику, первому трагическому и комическому Актеру въ Англіи и которой самъ сочинилъ многія уважаемыя Драмы. Г. Джиббонъ разсказывалъ многія его приключенія Вотъ одно изъ нихъ, которое я очень сократила: Одна молодая, прекрасная и очень богатая вдова, пріѣхавъ изъ Провинціи въ Лондонъ, увидѣла въ первой разъ Гаррика въ Комедіи: Прекрасная Покаянница, въ которой онъ игралъ блистательную роль Лотарія. Вдова такъ плѣнилась Актеромъ, что вздумала выдти за него замужъ. Она позвала его къ себѣ и, въ жару энтузіазма, открылась ему въ своей склонности и обѣщала свою руку. На другой день поѣхала она опять въ Театръ; играли Комедію, подъ названіемъ: Виндзорскія кумы. Гаррикъ представлялъ шутовское лице Фальстафа. Молодая вдова увидѣла, что онъ такъ натурально представлялъ труса и глупаго подлеца, что Гаррикъ вдругъ ей опротивѣлъ и потерялъ отъ самаго разнообразія таланта своего прелестную и богатую невѣсту.
