— Опять кто-то из этих подкидышей рылся в мусорных баках. Не дети, а крысы. Нужно будет выгнать их раз и навсегда.
— Согласен, — отвечает другой запыхавшийся голос, — только зря гнался за этим подлецом.
Я жду, пока они удалятся, а затем делаю такой же крюк, как и по дороге сюда, подолгу простаивая за металлическими ящиками. Вдруг кто-то зажимает мне ладонью рот и хватает за правую руку.
— Это я, Квинт. Получилось?
Когда он разжимает объятия, я шепчу: «Да» и мы бежим к понтону.
— Ну что, малыш? — спрашивает солдат внизу лестницы.
— Они в 118Д.
— Ладно. Отойдите.
В заранее установленном порядке и без всякой суматохи солдаты покидают лодку. Меня поражает, как молоды некоторые из них. Видимо, это «бракованные», пережившие операцию на зонах памяти, о которых мне рассказывал Страшняк: при стычках их приносят в жертву первыми. Мы спускаемся и устраиваемся в каюте лоцмана. Квинт рассказывает об инциденте с охранниками:
— Это их собака меня учуяла. Они отвязали ее, чтоб она погонялась за кошкой. Я слышал, как они спорили: поймает — не поймает. Вернувшись ни с чем, собака услыхала мой запах и подошла, но нападать не стала. Я ее даже погладил. Но беда в том, что она не захотела от меня уходить. Когда они позвали ее, я решил отвлечь их внимание и увести подальше от тебя.
— Тебе повезло с собакой!
— Не знаю, в чем дело, но она сразу же принялась меня облизывать. Наверное, почувствовала, что я не боюсь ее и не желаю ей зла.
Вдруг мы слышим мощные взрывы и решаем подняться на понтон, чтобы оценить ситуацию. Напротив тюрьмы лопаются световые шары. Идет небольшая перестрелка. Затем минут десять царит тягостная тишина. Солдаты возвращаются бегом. Самые последние несут раненых. Квинт знаком подзывает меня и заталкивает в каморку со швабрами.
— Не высовывайся. Бернар и Фредерик не должны знать, что ты здесь, — шепчет он заговорщическим тоном. — До скорого.
Моторы включаются. Мы быстро выходим из порта. Я приоткрываю дверь и в просвете могу различить часть отряда. Трое солдат ухаживают за раненым товарищем. Поодаль лежат два бездыханных щуплых тела. Я вспоминаю их грустные детские лица и спины, согнувшиеся под весом оружия. Долго бы они не протянули. Я закрываю створку и сажусь на пол, но не плачу. Обратный путь кажется короче. По прибытии я терпеливо жду больше четверти часа, пока мне не разрешают выйти из убежища. Я возвращаюсь в свою комнату, где меня ждут сэндвич и стакан молока. Я засыпаю прямо в верхней одежде.
Утром я принимаю душ перед пробежкой. Странно: все спрашивают, как я себя чувствую. Я не пытаюсь разузнать подробности и соглашаюсь с тем, что считается официальной версией. Мне также «сообщают» об освобождении Бернара и Фредерика, которые отдыхают в своих комнатах. Юпитеру лучше, но он прикован к постели. Нам разрешают вернуться на свой обычный маршрут: оба мальчика, бросавшие камни, нейтрализованы. Уж не знаю, что подразумевается под этим словом. Я становлюсь в шеренге предпоследним — на тот случай, если повезет встретиться с Октавием. Я замечаю его в последний момент. Он повернулся спиной и опустил руки вдоль туловища. Я сбавляю скорость, чтобы меня обогнали. Он трогает меня за руку. Это больше похоже на удар, чем на дружеский жест. Я — словно мягкий камешек в его пальцах. Я обгоняю Стефана и настигаю остальных, а затем спешу в туалет, чтобы узнать, о чем он просит.