— И ты решила заполнить часть этого времени, трахаясь на стороне? — спросил он с горечью.
Это больно укололо ее, но она продолжала говорить тихо, не повышая голоса. Он спросил. Нужно было ответить. — Я не хотела вступать в какой-нибудь дурацкий Больничный комитет и стряпать запеканки для их субботних обедов. Представляю эти лица и одни и те же городские сплетни — круглый год. Неохота было убивать время таким способом.
Теперь слова просто лились из нее. Она не могла их остановить, даже если бы и хотела.
— Мне не нравится ни продавать всякий хлам на распродажах, ни устраивать вечеринки, ни бегать трусцой. Ты… Она передохнула секунду, чувствуя, что задыхается.
— Ты ничего не знаешь о пустоте, Вик. Ты мужчина, и ты работаешь. Мужчины работают, а женщины сидят дома и слушают, как снаружи воет ветер. Иногда кажется, что он воет внутри, понимаешь? Иногда я ставила записи. И все равно слышала этот ветер и думала про всякое. Или мыла раковину и смотрела на глиняный горшочек, который там стоит, и вспоминала, что у моей матери были такие же горшочки, и у тетки, и у моей бабушки, понимаешь?
Он глядел на нее с таким недоумением, что она почувствовала настоящее отчаяние.
— Это чувства, а не факты, пойми!
— Да, но почему…
— Я и говорю тебе, почему! Говорю, что я достаточно времени провожу у зеркала, чтобы заметить, как меняется мое лицо, и никто уже не примет меня за школьницу и не спросит, имею ли я права. И я боялась. Ведь Тэд пойдет в подготовительный класс, потом в школу, потом…
— Так ты хочешь сказать, что завела любовника из-за того, что чувствуешь себя старой? — он смотрел на нее с удивлением, и ей это нравилось. Стив Кемп находил ее привлекательной, и, несомненно, так и было. Но Вик тоже был прав.
Она взяла его за руки и выговорила прямо в его лицо, думая — зная, — что она еще никогда не говорила так откровенно ни с одним человеком:
— Не только. Я поняла, что ждать от жизни уже нечего. Возможностей с каждым годом все меньше. Для женщины очень важна ее роль. Жена, чудесно. Но ты ведь постоянно на работе, и дома ты тоже работаешь. Ну, еще мать. А еще что? Пойми, каждый год отрезает от жизни новые куски.
Мужчины знают, чего хотят. У них есть, к чему стремиться, и, может быть, поэтому так много мужчин умирает в несчастье и раньше срока, но они знают, чего хотят. У них есть дело и в тридцать лет, и в сорок, и в пятьдесят. Они не слышат этого ветра, а если и слышат, то берут копье и кидаются на него, думая, что это ветряная мельница или какой-нибудь чертов великан.
А женщина всегда боится чем-то стать. И пугается вещей. Вот и я боялась всех этих звуков, когда оставалась одна дома. Знаешь, однажды я перестилала постель в комнате у Тэда и думала о своих школьных подругах — где они, да что с ними. И тут дверца шкафа вдруг открылась и… Я закричала и выбежала оттуда. Не знаю, почему. Мне вдруг представилось, что сейчас оттуда выйдет Джоан Брейди, вся в крови, и скажет: «Я погибла в катастрофе, возвращаясь из пиццерии, когда мне было девятнадцать, а теперь пришла за тобой».