Надо срочно сообщить Виталику. Возможно, он просто не знает, что случилось, иначе бы примчался на выручку.
Коля поднялся со скамьи и, как тогда, пять лет назад, принялся мерить камеру шагами. Только теперь делал это от чистого сердца, если можно так выразиться.
Куда увели Андрея Антоновича и остальных, он, естественно, не увидел. Не исключено, в отделе остались революционные подвалы. Сержант названивал в адресное бюро, проверяя, не в розыске ли пленные. С Москвой пока не связывался. Наверное, дорого.
Оставалось одно — как в старой песне, надеяться и ждать. В конце концов его рано или поздно заберут на допрос-раскол. Предложат написать явку с повинной или чистосердечно признаться.
Видела б его сейчас Вера Павловна. Блин, тебе не о ней сейчас думать надо, а как свою голову дырявую спасти!
Прошло тридцать тревожных утомительных минут. Забирать на допрос «Сыроежкина» товарищи из Управления не торопились. Возможно, ушли на праздничный ужин в кафе, посвященный удачному завершению операции. Или еще куда. Пора рисовать на стенах зарубки-календарь.
Но, чу! Шум за дверьми, тяжелые шаги, возмущенный баритон, взывающий к справедливости и адвокату. Звук ударов резины по мясу, крики, треск защелкивающихся наручников, одноэтажный русский мат — бессмысленный и беспощадный. Новый пассажир.
— Михалыч, принимай товар! В универмаге за рамкой задержали — свитер спер. Мы сейчас там опросим всех, а этот пусть сидит, ждет. Пристрой куда-нибудь, рапорт я напишу.
— У меня апартаменты под завязку.
— А в камере кто?
— С Москвы боец. Главковские со стволом взяли.
— Ничего, потеснится.
— Я не пойду в камеру! Не имеете права! — продолжал оспаривать решение органов магазинный вор. — Они врут все! Это не мой свитер! На полу валялся.
— Хороший сегодня день, — прокомментировал версию дежурный, — пистолеты кругом валяются, свитера. Почему я ничего не нахожу?
— Пустите! Пустите! Не пойду!
Дверь распахнулась, и помощник с трудом затолкал в камеру упиравшегося доходягу лет сорока. Причем затолкал прямо в наручниках.
— «Браслеты» снимите! Фашисты!
— Угомонишься — снимем. — Помощник захлопнул калитку за пленником.
Пленник, судя по гардеробу, не принадлежал к сливкам буржуазного общества. Замызганная фланелевая рубашка, выгоревшая матерчатая жилетка, лоснящиеся от грязи джинсы и коричневые туфли со сбитыми каблуками. Небритый лик, печальный взгляд. Коля, хоть и не был сторонником теории Ломброзо, но по характерной морде соседа, словно срисованной с книги «Приключения питекантропа», понял, что свитер на полу все-таки не валялся. Уверенности добавляли бледно-голубые наколки уголовной направленности на пальцах правой руки.