В этот момент в кабинет вошла секретарь с подносом. То, что было на нем, поразило Валентина Ильина чисто русским кулинарным совершенством. На серебристом металлическом подносе стоял хрустальный графин, покрытый изморосью, и пара стопок. Рядом на фарфоровой тарелке лежало несколько маленьких бутербродов из черного хлеба с маслом и ломтиками селедки, мисочка с аккуратными солеными огурчиками.
— Давай, Валя, по маленькой, — старик собственноручно разлил водку, дождался, когда гость возьмет свою стопку, чокнулся с ним и опрокинул ледяную жидкость в рот. Бутерброд с селедкой отправился следом.
— А водка просто греет[108], — как бы разговаривая сам с собой, пробормотал хозяин.
— Что Вы говорите? — хрустя огурцом, спросил Ильин.
— Пустое, не обращай внимания. Так, фраза из одной книжки про меня[109]. Один наш писатель-журналист по рекомендации сына Илюши Свиридова здесь в Нью-Йорке со мной беседовал[110]. Мне даже копию рукописи прислал.
— Яков Георгиевич, — не удержался Валентин, — а Вы Илью Свиридова знали?
— Конечно. Я же несколько раз был нелегально на Родине. С Вячеславом Рудольфовичем, к сожалению, встретиться не успел, а с Бокием и Мессингом пересекались. Пойми, здесь пластические хирурги не хуже венгерских. У меня лицо уже раза три перекраивали. Поэтому, когда я в 37-м, вместе с Леоном Фейхтвангером[111] на второй открытый процесс в Москву приехал, ни одна живая душа из старых знакомцев, меня не признала. Повидал тогда мно-огих, а заодно и выяснил, кого Менжинский мне, кроме тебя, на связь присылал. Это и был твой друг закадычный. Ладно, давай к делу.
Валентин расстегнул пуговицы куртки и вытащил из-за пазухи плоский пакет. Аккуратно вскрыв его, Ильин достал старую тетрадь в коленкоровом переплете и протянул ее старику.
Когда Джейкоб Блюмм протянул за тетрадкой руки, гость заметил, что они дрожат. Это не был старческий тремор, это была дрожь едва сдерживаемого волнения.
Держа тетрадь двумя руками, хозяин вернулся в свое кресло. Некоторое время он не открывал ее. Наконец, он встрепенулся, раскрыл тетрадку на случайной странице, пролистал и захлопнул.
— Наливай себе, не стесняйся. Я, к сожалению, сегодня свою норму, похоже, выбрал. Старею.
Хозяин дождался, когда гость выпьет, закусит, и протянул ему тетрадь.
— Забери ее с собой. Кому отдать — сам знаешь. Мне она теперь ни к чему. Последние деньки доживаю. Знаешь, странное дело, я много лет ждал этого часа. Каждый день ждал. Придумывал, как вернусь на Родину героем из героев, осененный лучами славы. Потом перестал ждать, потому что не к кому стало возвращаться. Да и лучше здесь, чем в нашем Социалистическом отечестве, — он замолчал и о чем-то задумался.