Любителю первых и последних теорем с доказательством на полторы страницы мелкого печатного текста с подписью «теорема доказана», с сохранением избирательной части элементов множества, я посвящаю возможность простора. Чтобы было где разгоняться, переходя из жизни в жизнь, разбиваясь на мотоцикле в год своего вещественного возраста, в произвольный час своего тринадцатого вторника, между тем, как Юпитер забудет обо всех своих спутниках и самолет 1953 года, парящий над высотой прожитого времени, бросит правым крылом свою первую тень в море Скотия. На каждого такого, как ты, найдется теорема, найдется доказательство, ибо твоя величина переменна, твое время способно сокращаться. Ты родишь вопросы, потому что твой час – это термин, это мышцы, это все то, что полно значений, обладающее своей скоростью и температурой. Ты есть функция в действиях, тем и уточняешь свое понятие, чем и продолжаешь свой график, заданный свыше, сопровождая начислениями определений с указаниями на уровень своей непрерывности. Знай, что если в твоей точке проставить многоточие, весь мир разойдется в безумии, подобно сломанной молнии на сапоге. Усилься до свежего бриза, имя тебе Вечный Ветер. Каждая щель обернется в пьесу музыкальных нитей, если ты только свернешь нижнюю четверть лица, совращаясь на пять баллов, всем состояньем своим приподнимешь в груди свое крепкое легкое. Я вешаю бусы на вековое тисовое дерево, изображая поклон своему отражению, что воспроизводит неглубокий овраг после дождя, а герцогиня Саванны что-то твердит мне про деньги и их шелест, про звуки купюр и кому как удобней. «Но я» знаю истину, как знала бы «Ноя», в каждой точке я вижу множество многоточий и линий. Для денег не важен ни звук, ни запах тех, кто прикасается к ним, для них есть только движение, за которым борьба становится смыслом. Сделать все, чтобы не сгнить в сундуке. Движение – Бог, и я затащу тебя в это движение.
Я проверяю отметку уж семь. Я вижу, как ты сморкаешься в парус, подгоняя плывущие корабли, врезаясь в исчезающий пейзаж данного мира. Увядает шиповник, затихая в секундах своего сезона, я знаю, что ты не придешь с миром туда, где слишком легко устроить засаду, намного легче приноровиться. Я отпускаю нанизанную бисером нить, на ней остаются мои отпечатки, ты сотрешь их, когда прочтешь послание в кожном рисунке моих рук. В тот же миг бусы начинают раскачиваться подобно нитяному маятнику, и я вторю, встречая его «Ветерэ, Ветерэ». Едва выбиваю каждое слово сквозь волны сшибающего воздуха. Все способно меняться, так выживает одно из существ. И герцогиня Саванны лишается своих волос и умирает во зле все то долгое время, что дано ей как возможность удержаться в стихии ветра. Она кричит, еле выдавливая слова: «Лицемер! Лицемер!», – глядит, как ты не одобряешь вырубленные ею тисовые деревья, что были уложены для твоего лучшего хода, будто ловушка к ней. Ветер захватывает их, отвергая ее ложь приветствия, поражая своей силой, пытается править деревья на место, но бревна остаются неизбежно мертвыми, ибо они лишились корней своих. Тогда Ветерэ усиливает шкалу, заставляя говорить о себе со страхом, поражая все то, что в его окружении, и поднимается огонь, из самого сердца земли выходя за границы рельефов, прожигая все Саванны, гонит животный мир к месту, где печется озера пресный берег. «Ветерэ, избавь меня от волшебства, заставь задуматься, о том, о чем трудно думать, и о том, что сложно понимать. Бог коронует тебя! Твое царство дано тебе на день».