Следующий день выдался еще жарче, но Большой Келлс пришел в том же плотном суконном пиджаке. Красное лицо лесоруба лоснилось от пота. Нелл убеждала себя, что не чувствует запаха грэфа в его дыхании, но даже если и чувствует – что с того? Это всего лишь сидр, хотя и крепкий, а мужчина может позволить себе пару-тройку глотков, когда идет к женщине, чтобы услышать ответ на свое предложение. К тому же она все решила. Почти решила.
Прежде чем Большой Келлс успел задать свой вопрос, Нелл набралась смелости и сказала:
– Мой сын мне напомнил, что веревку, которой обвились в церкви, нельзя развязать.
Большой Келлс нахмурился. Нелл так и не поняла, что ему не понравилось – упоминание о сыне или о брачной петле.
– Да, – сказал он, – и что с того?
– Я только хотела спросить, будешь ли ты относиться ко мне по-доброму. Ко мне и к Тиму.
– Буду, да. Обязательно.
Он нахмурился еще больше, и Нелл снова не поняла – то ли он сердится, то ли смущается. Она очень надеялась, что смущается. Мужчины, которые рубят лес и не боятся диких зверей из чащи, частенько смущаются и робеют в сердечных делах, Нелл это знала. И при одной только мысли о том, что Большой Келлс может робеть, ее сердце открылось ему навстречу.
– Даешь честное слово? – спросила она.
Он улыбнулся. В аккуратно расчесанной черной бороде сверкнули белые зубы.
– Даю. Клянусь всем, что имею.
– Тогда мой ответ «да».
И они поженились. Многие сказки на этом кончаются; но наша сказка – как ни печально – только начинается по-настоящему.
На свадьбе грэф лился рекой, и для человека, который больше не пьет спиртного, Большой Келлс опрокинул в себя немало. Мама как будто этого не замечала, а вот Тим заметил. И его это встревожило. И еще Тима тревожило то, что мало кто из лесорубов пришел на свадьбу, хотя был выходной. Будь Тим не мальчиком, а девчонкой, он бы заметил еще одну вещь. Некоторые из женщин, которых Нелл считала своими подругами, поглядывали на нее с плохо скрываемой жалостью.
В ту ночь, далеко за полночь, Тима разбудил глухой звук удара и крик. Сперва он подумал, что ему это приснилось, но звуки вроде бы доносились из комнаты за стеной – из родительской спальни, которую мама теперь делила (хотя Тим до сих пор не мог в это поверить) с Большим Келлсом. Тим лежал, и прислушивался, и уже начал опять засыпать, как вдруг услышал приглушенный плач, а потом – голос отчима, резкий и грубый:
– Замолчи. Хватит реветь. Тебе же не больно. И крови нет. А мне завтра вставать с петухами.
Плач прекратился. Тим напряженно прислушивался, но все разговоры умолкли. Вскоре после того, как за стеной раздался храп Большого Келлса, Тим заснул. А следующим утром, когда мама жарила на кухне яичницу, он увидел синяк у нее на руке. Чуть выше локтя, с внутренней стороны.