— Что написано на твоем поясе? — спросила она Бартеля.
Он снял его и передал ей. Здесь были изображены два пылающих сердца, пронзенных стрелою с пером. Кругом надпись: «Истинная верность и нежность связывают нас навеки».
— Это тебе вышила твоя любимая?
— Нет, нет, — отвечал он, — еще дедушке его жена, а мне досталось по наследству.
— Спой, — сказала она, — но не слишком громко.
Он тотчас же начал петь вполголоса. Она не прислушивалась к тому, что он пел, откинулась назад, положив голову на мягкий мох.
Нет, Ян не приедет! Он забыл бабушку, как и орла, как и ее, — ее-то уж точно забыл. Помнит ли он еще, что когда-то ее целовал? Теперь он целует другую — из кафешантана.
— Знаешь ты, что такое кафешантан? — спросила Эндри.
— Очень хорошо, — отвечал Бартель. — Когда я состоял в императорских егерях, был там один обер-егерь, приехавший из Вены. Он рассказывал о кафешантанах. Это большие театры, где выступают красивые голые женщины. Они стоят чертовских денег, так как это великие актрисы.
«Великие актрисы! — думала Эндри. — Великая актриса — и та чужая женщина! Что я представляю собой в сравнении с ней? Глупую, незрелую деревенскую сливу!..»
Бартель пел о красивой девушке, равной которой нет ни в Испании, ни в Англии, ни во Франции, ни в Тироле, ни в Баварии.
Она резко поднялась. Рубашка сползла с ее плеча.
— А что, Бартель? — воскликнула она. — Как ты думаешь, могла бы я показывать себя?
— Думаю, да! — горячо согласился он. — Вы могли бы, барышня, всякого парня пленить!
«Только одного — нет! — подумала она, — Только не Яна!»
И она сказала:
— Почему же ты меня не поцелуешь?
— Я бы очень желал! — прошептал парень.
«Токайское вино, — подумала она, — порыв! И Ян целует чужую — никогда он не приедет ко мне…»
— Я бы очень желал, — повторил Бартель, — так бы желал…
Растрепанно было у нее в голове. Если бы только тут был родник. Издалека до нее доносился его голос:
— Очень бы желал…
И она подумала:
— Чего же ты ждешь?
Нет, она не подумала, она сказала это громко, во весь голос. Громко — и сама встрепенулась, испугалась. Почти приказом прозвучали ее слова: «Чего же ты ждешь?»
Он все еще колебался. «Что она плетет?» — думал он. Как это у них делается, он знал очень хорошо. Это стоит стольких усилий, и времени, и денег — в ресторане и на танцах. Надо долго ухаживать и льстить, упрашивать и уговаривать, пока девушка пустит в свою комнату. И должна при этом быть темная ночь, чтобы никто ничего не знал. А здесь, светлым днем, в праздничное утро, во время церковной службы прибегает к нему в лес барышня. Прибегает в рубашке, ложится к нему на мох, не стыдится — нет, сама его зовет. Она, должно быть, совсем свихнувшаяся!