– Хотелось бы, чтобы все происходило по расчету. Неужели он не способен выражать по отношению ко мне свое дружелюбие и любовь? Попроси его быть лучше. И скажи, что я готов убиваться в муках за обещание того, что мой земной путь, полный пытливости и терпения, послужит крахом для тех, кто смотрел на меня с высоты своей грешной ступени. Ибо каждый, кому есть за что ответить, найдет свою постоянную расправу в одной из предназначенных ему жизней.
– Я не знаю, Джонка. Ты уже принадлежишь Богу, что означает, что ты не можешь ставить ему условия.
– Отчего же? Разве я прошу его о чем-то неверном?! Разве моему Богу неугодна всякая неправда?
– Ты прав, Джонка, неугодная неправда, Бог твой – судья, правящий только честным законом.
– Тогда почему я здесь, в его мире, и мне нечего терять? Почему все те, кто был для меня дорог, получили свою пулю через свое послушание миру, за свои таланты, через незаконно отобранную жизнь, через ущемленные права, через несправедливые гонения?
– И кто же для тебя так дорог? – с особым секретом спросил магический голос. – Ты что же, действительно страдаешь за тех, кого любишь?
– За тех, чьи беды не были покрыты торжеством победы, – уверенно заключил Джонка, испытывая нелегкую для себя двойственность любви и ненависти.
– Ты что же, Джонка, не веришь своему Богу, не веришь, что он со всем хорошо справляется, не веришь, что он помнит о каждом?
– Не верю, но верю в его молчание, ибо молчанье страшнее гнева, оно двулико и неизведанно до поры.
– Тогда ответь мне, Джонка. Ты хотел бы стать Богом, чтобы творить справедливость?
– Хотел бы быть им… Увы, но мне не хватит и миллиарда прожитых жизней, чтобы познать смысл Бога хотя бы на йоту.
– Тогда с чего ты решил, что знаешь, что такое подлинность справедливости? И что такое вообще справедливость и кому она служит, раз особо не желает о себе заявлять?
Магический голос, полный загадки, исчез, не раскрыв себя, ни своего происхождения, в то время как прибрежный ветер уносил все стремления Джонки, ветер приказывал ему измениться. От слабости и сильнейшего впечатления полученного от магического голоса, Джонка пал на колени и, крепко сцепив руки, разбился в извинениях. «Простите, простите меня», – шептал он. «Простите, я верил в то, что однажды я доберусь до своего Бога и во всем ему признаюсь. Я расскажу ему, как терпел, как страдал, как ненавидел, как пытался бежать от себя, как слабел, как терял, как безумно любил, доверялся. Как молчал, и как не боялся говорить, как болел от пустяков и как выздоравливал от потрясений. Как стоял на своем, и как отступал, как радовался дню, и как ненавидел его за бесплодность, как рожал в себе идейность и находил новые смыслы и как приходил новый день, и все сбрасывалось в бездну ночи. Как желал и стремился, но вдруг отвергал все задуманное. Как, недоучившись, я начинал дни новых знаний. Как поднимался на две ступени и падал на все десять назад. Как заступался и забывал о проявленном мужестве. Простите меня, все вы простите, если смели подумать, что я был здесь за вас».