Наталье уже море было по колено и подай, что хочу, и всем поведением, даи словами онатребовала, чтобы ее взяли: ничего, мол, не боится, ничего с меня не спросит, отец, мол, спит и не услышит, -- ая бы и рад, но не мог: нечем! -- и, не сказав ни слова, потому что не знал, что выдумать, аправде бы онане поверила, вырвался, выбежал из квартиры, из дома, завел логово и, скрипя зубами, гонял остаток ночи по Москве, имея заспиною обиженную женщину, не ставшую женщиной, еще одну врагиню навсю жизнь.
Задолго, часазаполторадо открытия и задвадо рассвета, стоял я у ОВИРа, поджидая Настю, капитанаГолубчик, и вот онапоявилась в коричневой своей дубленочке, помахивая сумкой, и приветливо качнуларукою -- у меня камень с души свалился -- здороваясь и приглашая войти. Оказавшись в кабинете, кудаонапровеламеня под завистливыми взглядами ватаги ожидающих решения евреев, я протянул свидетельство о смерти Митеньки -- Голубчик схватилабумажку жадно, словно изголодавшийся -- кусок хлеба, и, не выпуская, другой рукою нашарилав ящике заполненный бланк разрешения, датированный днем рождения-смерти моего сына.
У самых дверей настиг меня оклик: капитан Голубчик протягивалапакет, какие обычно выдают в прачечных и химчистках. Я машинально взял его и вышел. В логове развязал шпагат, развернул бумагу, догадываясь уже, что увижу под нею. Действительно: вычищенная, выстиранная, выглаженная, лежалатам моя одежда, несколько недель назад оставленная при позорном бегстве в домике наСадовом. 14. КРИВШИН Когдая проснулся, Наталья преспокойно посапывалав моей постели, аВолкауже не было: он явился позже, часов в одиннадцать. С пристальностью маньякавглядывался я в подушку, пытаясь угадать отпечаток второй головы, и, так и не угадав, но и не уверившись в его отсутствии, долго исследовал потом, когдаНаталья ушланазанятия, простыню в поисках разгадки тайны минувшей ночи.
Возбужденный, словно в лихорадке, Волк принес, сжимая в руке, как изголодавшийся -- кусок хлеба, бумажку разрешения и стал второпях кидать в чемодан немногие свои вещи, что хранились у меня. Попросил денег набилет и навизу -- мы еще прежде с ним уговаривались -- и сказал, что попробует улететь послезавтра, благо -- гол, с таможнею никаких дел. А к матери? удивился я с оттенком укора. Ты ж собирался съездить к матери, попрощаться. Не могу, ответил Волк. Не успеваю. Со дня надень начнется следствие, и тогдауж меня не то что заграницу -- переместят в точку, равноудаленную ото всех границ вообще. Сбил кого-нибудь? Волк отрицательно мотнул головою и наполном серьезе, тоном не то исповеди, не то заговорапустился рассказывать про домик наСадовом, про стенгазету ЫШабашы, про дядю Васю с деревянным копытом, про ЫМолодую Гвардиюы, про Настю Голубчик, про то, как готовил и осуществлял сыноубийство и все такое подобное. Ах, вот оно в чем дело! -- случайный виновник трагической гибели своего ребенка, которой, конечно же, всерьез никогдане желал, не мог желать! сейчас Водовозов платил бредом, кошмаром, безумием занеподконтрольные промельки страшных мыслей, страшных планов, -- вот оно в чем дело! -- и я по возможности осторожно и до идиотизмаубеждающе принялся разуверять Волка, объяснять про последствия менингита, про результаты ГАИшной экспертизы, про то, наконец, что наше сугубо, до дураковатости трезвое государство в принципе, по определению, не станет держать наслужбе ведьм и прочую нечисть, потому что никакой романтики и чертовщины оно у себя не потерпит -- но Волк только ухмылялся, глядя, как насумасшедшего, наменя, апотом и сказал: ну хорошо же, смотри! Я принесу тебе вещественные доказательства, и убежал вниз, ая, опасаясь, не наделает ли он чего, не бежать ли заним вдогонку, я, кляня себя завчерашнее против него, больного человека, раздражение, перебирая в голове именазнакомых: нет ли у кого своего психиатра, -- сидел растерянный посреди кабинета. Водовозов вернулся, держав вытянутых руках заплатанные джинсы, ботинки, носки, еще что-то -- трусы, кажется -- протянул мне все это с победной улыбкою: дескать, теперь-то ты видишь, в своем я уме или не в своем? -- но я не стал расспрашивать, какое отношение имеют бебехи к тому, что он мне рассказал -- у меня просто не осталось уже сил выслушивать суперлогичнейшие его объяснения: сам бы спятил.