Но такое разумное отношение к колдовству со стороны представителей церкви можно считать скорее исключением, чем правилом. Чаще всего пастыри простодушно сами верили в колдовство, считали его делом сатаны и обрушивались на него с церковными карами. Это шатание мысли, между прочим, наглядно проявляется в канонах вормского епископа Бургарта, изданных в XI веке. В них предписывается духовенству налагать епитимьи то за веру в колдовство, то за самое колдовство. Вдобавок, епископ предписывал зачем-то подробнейшим образом расспрашивать кающихся о способах и приемах колдовства. Рядом с этим тот же Бургарт делал обширные извлечения из соборных постановлений и отцов церкви, подбирая из этих источников доказательства тому, что волшебство и колдовство действительно существуют, что они не суеверие и что посему церковь обязана с ними бороться. По некоторым церковным делам видно, что духовенство верило в чародейство, было само убеждено, например, в том, что посредством колдовства можно было обессилить человека, вступившего в брак, и воспрепятствовать тому, что французы деликатно называют consummation du mariage. Доходило до того, что духовенство отчитывало таких неблагополучных мужей иной раз года через 2–3 после заключения брака, и если ничего не помогало, т. е., другими словами, если духовенство признавало свое бессилие перед кознями лукавого, то дозволялось расторгать бесполезный брак. Иногда в подобных случаях духовенство даже знало, кто виноват, кто околдовал супругов.
И однако, несмотря на то, что адское происхождение колдовства казалось несомненным и светским, и духовным властям, к нему как-то не решались отнестись со всей строгостью законов. Колдовство часто оставалось почти безнаказанным, несмотря на то, что по тогдашним юридическим и бытовым понятиям бывало вполне доказано. Вот, например, очень характеристический случай в этом роде. В 1030 году трирский архиепископ Поппо послал одной монахине кусок ткани с просьбой сшить из него обувь, в которой архиепископ намеревался совершать богослужение. Монахиня же была колдунья; она очаровала какими-то способами сшитые ею туфли, и как только пастырь надел их, он тотчас же влюбился в нее без ума, без памяти. Но архиепископ твердо устоял против соблазна; туфли же подарил кому-то из епископов. И вот новый их хозяин подвергся той же участи — влюбился в монашку. Опыт повторили с многими лицами из самого высшего духовенства, и всегда с одинаковым результатом; все и каждый, кто надевал эти роковые амурные туфли, нимало не медля влюблялись в коварную монахиню. Таким образом, доказательства колдовства были, так сказать, подавляющие, принимая, конечно, в соображение нравы и уровень умственного развития того времени (начало XI в.). И все же злодейка-монашка могла быть только архиепископской властью удалена из монастыря, и больше ничего. Гораздо больше пострадал сам Поппо, потому что ему, во искупление греха, хотя и невольного и (кажется) только мысленного, а не осуществленного, пришлось совершить странствование в Палестину. Обратили также внимание и на монастырь, где спасалась монашка, и нашли, что в нем дисциплина слабовата. Предложили монашкам либо принять новый устав, построже, либо удалиться из монастыря. Все монашки до единой предпочли последнее, и монастырь был обращен в мужской.