Майкл бросил взгляд сквозь хрупкое стекло двери, довольный тем, что расположенные веером окна верхнего этажа позволяли потокам света свободно проникать внутрь здания. Благодаря им, он смог рассмотреть согнутую фигуру старого Рэндольфа, сидящего за столиком у входа. Дворецкий был составной частью этого дома уже в те времена, когда Майкла еще не было на свете. Тихонько постучавшись, молодой человек отворил дверь. Строгое, недовольное выражение лица Рэндольфа тут же сменилось сдержанной улыбкой приветствия.
— Добрый день, сэр.
— Рэндольф, — Майкл положил свою шляпу на потемневший от времени канделябр в стиле чиппендейл, его глаза бегло осматривали гостиную, пытаясь отыскать ореховый гарнитур, который, как и дворецкий, был для него привычной вещью, — мама дома?
— Да, сэр, — ответил Рэндольф, бросив на Майкла еще один взгляд, прежде чем развернуть свое иссохшее тело к лестнице. — Мы все рады видеть вас здесь, сэр.
— Я тоже, Рэндольф. — Засунув руки в карманы, Майкл обводил взглядом комнату. Изящные лепные карнизы были увенчаны позолоченными орлами. Над камином, на выступе трубы, стоял на подставке портрет его деда. Комната наверху была затейливо обставлена в ионическом стиле, здесь все оставалось таким, как и прежде. Теплый поток силы и спокойствия, который Майкл всегда ощущал в этом доме, вновь разлился по его телу. Здесь все еще оставался хозяином его дед. Этот дом, который заняла его мать после смерти отца, был одной из первых обителей Майкла, а прежнее жилье, наполненное воспоминаниями, хорошими и плохими, она сразу же продала.
— Майкл, — раздался сверху мягкий голос, и он поднял глаза. В свои пятьдесят лет Элизабет Гриффит Донован все еще была привлекательной женщиной. Но не такой, как это случается с большинством людей, когда увядает красота молодости. Нет, ее каштановые волосы еще не были тронуты сединой, а голубые глаза задорно блестели. Она бросилась к Майклу и крепко обняла своего давно переросшего ее сына. Теплое прикосновение матери подействовало на него успокаивающе. Майкл тотчас же ощутил на себе все ее беспокойство за его судьбу.
— Ты выглядишь все так же хорошо, мама, — тихо произнес он.
Воздух был наполнен ароматом свежих цветов, которые были расставлены повсюду. Она звонко засмеялась:
— Ты так говоришь, словно думаешь, что мне следовало бы уже в моем возрасте выжить из ума.
Глаза Майкла, более синие, чем у матери, неожиданно заблестели.
— Я даже как-то подумывал подарить тебе тросточку.
Похлопав его по руке, Элизабет заглянула в глаза сыну: материнский инстинкт подсказывал ей, что у него было что-то неладно. Она еще не знала, что именно беспокоило его, но чувствовала, что Майкл чем-то взволнован.