Когда в отделение привозят человека с инфарктом передней стенки и блокадой правой ножки желудочкового пучка, известно, что человек этот должен умереть.
Так вот, однажды привозят женщину с таким инфарктом. Эдельман звонит в клинику, Профессору. "Эта женщина через несколько дней умрет, спасти ее можно, только изменив направление кровотока". Но по этой женщине вовсе не видно, что она должна умереть.
Через несколько дней больная умирает.
Некоторое время спустя привозят мужчину с точно таким же инфарктом. Звонят Профессору: "Если вы не прооперируете этого человека... "
Через несколько дней больной умирает.
Потом опять мужчина. Потом молодой парень, потом две женщины...
Профессор всякий раз приходит в отделение. Он уже не говорит, что, возможно, эти люди выживут без операции. Он молча смотрит или спрашивает у Эдельмана: "Что вам, собственно, от меня нужно? Хотите, чтобы я сделал операцию, которая еще никому не удавалась?.. " На что Эдельман отвечает: "Я только говорю, профессор, что мы не в состоянии вылечить этого человека, и никто, кроме вас, такой операции сделать не сумеет".
Так проходит год.
Умирает двенадцать или тринадцать человек.
На четырнадцатый раз Профессор говорит: "Хорошо. Попробуем".
Вернемся в кабинет.
Профессор, как мы помним, сидит один, на письменном столе перед ним лежат коронарограммы Жевуского, а Жевуский лежит в операционном блоке.
По другую сторону двери, на стуле, сидит доктор Эдельман и курит сигарету за сигаретой.
Самое скверное в эту минуту, что доктор Эдельман сидит там на стуле и, вне всяких сомнений, не собирается уходить.
Почему это так уж важно?
По очень простой причине.
Из кабинета есть один-единственный выход - заблокированный присутствием Эдельмана.
А разве не может Профессор сказать: "Простите, я только на секунду", торопливо пройти мимо Эдельмана и уйти восвояси?..
Разумеется, может. Один раз он уже так поступил. Перед Рудным. И что же? Сам вернулся, под вечер, Рудный все еще ждал его в операционном блоке, а Эдельман с Хентковской и Жуховской сидели на стульях в его приемной.
Да и куда, собственно, идти?
Домой? Его немедленно там найдут.
К кому-нибудь из детей? Найдут самое позднее завтра.
Уехать из города? Пожалуй... Но в конце концов все равно придется вернуться - и тогда он застанет здесь их всех: и Жевуского, и Эдельмана, и Жуховскую... Впрочем, Жевуского, может быть, уже не застанет.
Рудный, к которому он тогда, под вечер, вернулся - жив.
И пани Бубнер, та, с кровотоком, тоже.
Ах да, мы говорили о кровотоке.
"Хорошо, попробуем". На этом мы остановились, и Профессор приступает к операции. К другой, на сердце пани Бубнер, это разные вещи, не нужно их путать. Вполне логично, что Профессор вспоминает сейчас ту операцию: чтоб самого себя подбодрить.