- Пан Марек, - говорит "Вацлав", - вы получили всё и купили себе пистолеты.
- Те пятьдесят?
- Нет, что вы. Пятьдесят пистолетов вы не купили, а получили от нас, от АК. Хотя нет, один попал в Ченстохову, и тот еврей из него выстрелил, помните? А двадцать пошло в Понятов...
Вот так они болтают, а Тося еще вспоминает про красный джемпер, в котором Марек тогда носился по крышам, и говорит, что это была сущая тряпка по сравнению с джемпером, который она сразу же вышлет ему из Австралии, - а когда мы уже возвращаемся домой, Эдельман вдруг оборачивается и говорит: "Нет, месяц это не продолжалось. Несколько дней, от силы - неделю".
Речь идет о Юреке Вильнере. Что он выдержал неделю пыток в гестапо, а не месяц.
Ну как же, минуточку. "Вацлав" говорил - месяц, Грабовский - две недели...
"Я точно помню, он там пробыл неделю".
Его упрямство уже начинает вызывать раздражение.
Если "Вацлав" сказал - месяц, он, наверно, знал, что говорит.
Так что же теперь получается? Оказывается, нам всем очень важно, чтобы Юрек Вильнер как можно дольше выдержал пытки в гестапо. Это ведь большая разница - молчать неделю или месяц. Нам бы, правда, очень хотелось, чтобы Юрек Вильнер целый месяц иол-чал.
"Ну хорошо, - говорит Эдельман, - Антеку хочется, чтобы нас было пятьсот, литератору С. хочется, чтобы рыбу раскрашивала мать, а вы хотите, чтобы Юрек сидел месяц. Ладно, пусть будет месяц, это ведь уже не имеет никакого значения".
То же самое с флагами.
Они висели над гетто с первого дня восстания: бело-красный и бело-голубой. На арийской стороне на них смотрели с глубоким волнением, а немцы с превеликим трудом торжественно сняли их как военные трофеи.
Эдельман говорит, что если флаги были, то повесить их не мог никто, кроме его людей, а они флагов не вешали. Они бы повесили с радостью, будь у них хоть немного красной и белой ткани, но ее не было.
- Значит, кто-то другой повесил, не все ли равно кто.
- Да? - говорит Эдельман. - Вполне возможно. - Но лично он вообще никаких флагов не видел. Только после войны узнал, что они были.
- Как же так? Ведь все люди видели!
- Ну, раз все люди видели, стало быть, флаги наверняка были. А впрочем, - говорит он, - какое это имеет значение? Важно, что люди видели.
Вот что самое скверное: он со всем в конце концов соглашается. Даже бессмысленно его убеждать.
"Какое это сейчас имеет значение?" - говорит он и больше не спорит.
"Мы должны еще кое-что дописать", - говорит он.
Почему он остался жив.
Когда пришел первый солдат-освободитель, он остановил его и спросил: "Ты еврей? Почему ж ты живой?" В этих словах прозвучало подозрение: может, он кого-нибудь выдал? Может быть, отнимал у кого-то хлеб? Так что теперь я должна у него спросить, не выжил ли он случайно за чужой счет, а если нет то почему, собственно, выжил.