— Я хочу предложить, — продолжил франк, — твоему народу достойный мир. Я не буду брать штурмом Ререх, останутся в живых твои воины и мои. Ты будешь править градом и прилегающими землями, пока не подрастёт твой племянник, которого, я знаю, тоже зовут Ререх, как и город. Вы будете платить мне дань, как и все франкские города. А чтобы наш мир был прочным У тебя есть дети? — пристально взглянул Людовик.
— Осталась только дочь, все сыновья полегли в битвах, — глядя прямо в очи короля, отвечал Добромысл.
— Хорошо, пусть твоя дочь выйдет замуж за одного из моих вельмож, а франкская принцесса станет женой князя Ререха, когда он достигнет должного возраста… А ещё, — подумав, молвил франк, — сыновья трёх самых знатных горожан должны отправиться со мной, как залог нашего обоюдного согласия. — Добромысл хотел возразить, но король опередил его. — Они будут жить и воспитываться вместе с детьми моих баронов и герцогов, на равных, даю тебе слово короля.
Ободритские посланники несколько растерянно переглянулись.
— Я… не могу сразу дать тебе ответ, король, — отвечал Добромысл. — Наш закон требует совета со старейшинами и волхвами…
Да и князя похоронить надобно, прежде чем над его костями торг вести…
— Хорошо, — согласился Людовик. — Моему войску всё равно нужен отдых. Через два дня приходи с ответом. И помни, что я никому не предлагал таких условий, всё-таки наши деды были союзниками!
За длинным столом в княжеской гриднице собрался городской совет. Лики у всех были хмурыми, — только вчера предали земле тело князя Годослава, за градом вырос свежий курган. А нынче следовало дать ответ Людовику.
— Разумею я, братья, так, — встал перед старейшинами и волхвами, опираясь на свой чудный посох, многомудрый Падун. — Коли решим сражаться, то обречём сыновей и внуков наших на гибель или неволю тяжкую, нет сейчас нам подмоги ни с какой стороны. Потому главное ныне — землю нашу сберечь да «семя», то бишь детушек наших. А взрастим их да укрепимся, тогда и с франками по-другому говорить станем, и ещё поглядим, кто чьи грады в осаду возьмёт.
— Тяжко признать, но прав старый Падун, прав, — закивали, не поднимая на Добромысла очей, старейшины.
— И я понимаю, братья, что нет сейчас иного выхода, — отозвался Добромысл. — Одного только не знаю, как дочери своей про франков сказать, как объяснить, отчего я её, кровинушку свою, в чужой род вот этими своими руками отдаю? — он потряс перед всеми открытыми ладонями и почти в отчаянии до боли сжал голову.
Отдохнувшие и получившие выкуп ободритскими мехами, мёдом, зерном и лошадьми франки с весёлыми шутками покидали окрестности града Ререха, как, на свой манер, они его называли. Только седой осанистый советник короля герцог Гольденберг был хмур и молчалив. Наконец он, не выдержав, обратился к королю: