Подали нежный сыр, белое и розовое вино. Оживление само собой угасло, беседа стала тихой и неспешной. Наташа, дама в бордовом платье, принялась откровенно клевать носом.
— Женьке надо еще на репетицию успеть, — бесцеремонно шепнул старик Козлов на ухо банкиру. — Если сперва к вам домой заедем, то пора бы и сладкое нести.
— Да-да, сегодня у нас десерт «Пич Мелба», — спохватился Галашин.
Он чуть заметно повел своими грустными глазами. В ответ официант, стоявший достаточно далеко и, стало быть, обладавший орлиным зрением, бесшумно сорвался с места. Принесли «Мелбу» в бокалах на толстой ножке.
Парвицкий запил мороженое коньяком и ударился в воспоминания:
— Я-то за живопись взялся, еще когда учился в консерватории. Вы, Сергей Аркадьевич, коллекционер начинающий, а я давно этой страстью ушиблен. Денег тогда у меня почти не было, зато еще водились в Москве этакие трогательные старички и смешные старушки — из бывших, как тогда говорили. Помню до сих пор одни облезлые стены на Зацепе, сплошь увешанные картинами и картинками. Все это считалось тогда упадочным и стоило недорого. Теперь это была бы золотая стена. Верно, Витя?
Витя, то есть старик Козлов, согласно кивнул лохматой головой. Он давно покончил с «Мелбой», выпил и коньяк, и кофе.
— Я всегда нравился таким старушкам, — меланхолически сообщил Парвицкий; кажется, он чуточку захмелел. — Одна дама даже завещала мне свое собрание.
— Ты имеешь в виду Денисову? — спросил Козлов, снова жуя сыр.
— Ну да. Ее муж был барабанный советский плакатист, очень востребованный и непомерно — даже по тем временам! — оплачиваемый. Вы, конечно, помните его плакат «Пятилетка — наша юность», который повсюду торчал. Такой синий с красным? Помните? Ну же?
Банкир сделал вид, что напряг память.
— Уж я-то, Женя, помню точно, — кивнул Козлов. — И покойную Марью Трофимовну помню. Большая была меломанка.
Парвицкий продолжил:
— Так вот, твердокаменный конъюнктурщик Денисов рекламировал пятилетки, а сам, не будь дурак, собирал картины начала века. Прошлого века, разумеется. Особенно много скопилось у него Союза русских художников[5]. «Голубую розу»[6] тоже жаловал. Его вдова полюбила меня как сына.
— Да уж, наделала эта история шуму, — добавил Козлов. — Слухи поползли. Говорили, что вы обвенчались.
Парвицкий протестующе звякнул ложечкой о блюдце:
— Вздор! Ты сам знаешь, что это чистейший вздор! Нас связывала только нежность. Детей у Денисовых не было, тогдашних коллекционеров-зубров вдова побаивалась, музейщиков не любила — вот все мне и оставила. Я сам не ожидал. Более того, я был обескуражен! Однако после этого дара моя коллекция стала заметной. Я смог уже и менять кое-что, и подкупать, да и вкус мой определился. А вскоре я встретил Виктора Дмитриевича.