Наконец друзья устроились прямо посреди фойе в тени негустой пальмы. Для комфорта к пальме пришлось подтащить банкетку.
Усевшись, Виктор Дмитриевич начал тихо, но внятно:
— Есть шанс заполучить у Шматько прелестного Серова с лошадками. На эту вещь ты засматриваешься пятый год.
— Витя, это утопия! — вздохнул Парвицкий. — Шматько не коллекционер, а обычный жлоб. Он не отдаст. Мы ведь с тобой столько раз к нему подъезжали!
— На этот раз подъедем так, что он щелкнет клювом и выронит свой сыр. Но для этого ты летишь дальше в Иркутск, а я задерживаюсь здесь.
— Зачем? Надолго?
— На неопределенное время.
Черные как уголь брови Парвицкого удивленно поехали вверх и скрылись под романтически растрепанной челкой.
— Что ты задумал? — спросил скрипач.
— Помнишь сомнительного Коровина, которого мы сегодня созерцали у банкира-погорельца? — вопросом на вопрос ответил Козлов.
— Помню. Дрянь страшная!
— От этой дряни и будем плясать. Мой план прост. Нынче я узнал, как пополняется коллекция Галашина. Чаще всего кураторше — очаровательной грудастой барышне, которую мы видели в галерее, — поставляет товар известный тебе Палечек. Вообще-то иметь с ним дело можно, но всегда надо быть начеку — только зазеваешься, фальшак сунет. Облапошит, а потом начнет ныть: «Ах, извините, ошибка вышла! Вы правы, это не Сверчков! Это неизвестный художник его времени».
Парвицкий нетерпеливо заерзал на банкетке:
— Витя, не тяни! Мне еще надо съесть мой творог и до концерта его переварить. Я тебя не зря в буфет звал — меня там ждут, я заказ сделал.
— Только не буфет! — простонал Виктор Дмитриевич, побледнев до синевы. — Мне дурно даже при мысли о еде. Посиди еще минутку! Обещаю: буду краток, как спартанский царь. Идея у меня мелькнула, когда мы осматривали коллекцию, а теперь я уверен в успехе на все сто процентов. Вникни, какова рокировочка: сначала я Палечеком как следует пугану эту даму, расскажу, какая он шельма, сколько мутных вещей продал, сколько милых женщин с пышными формами заставил безутешно рыдать. Она, кажется, мнительна и боязлива, а главное, этот ее Коровин так безусловно мерзок…
— Зачем мне мерзкий Коровин? — возмутился голодный скрипач.
— Женька, ты большое дитя! Ты сам видел в этой галерее Васильковского. Ну? Заборы, пыль, Полтава — вспоминаешь пейзажик? Так вот, Шматько уроженец Полтавы и обожатель Васильковского.
— Ну и что?
— А то, что, тонко подъехав к нашей грудастой даме, я с полным правом объявлю ее Коровина фальшивкой. Одновременно я посею в ней сомнения насчет Васильковского. Понимаешь, куда я клоню?