— Мужики, баба дело говорит.
Притихли мастера.
— Пойдем, Алена Дмитриевна. Побеседуем. А потом покажешь, как ты зеркалом узор наводишь.
— Да я и припорохом могу, ежели лоскут заморской золотной ткани найдется, — отвечала Аленка. — Бывает такая немецкая ткань, что на ней цветы из чаш выходят. Но там узор меленький, вышить его можно, а как резать — не ведаю.
— Петр Данилыч, да пусть наведет свой узор! Уж коли я не вырежу — стало, его и вышить невозможно! — встрял Ванька.
— А то еще персидская золотная ткань, — продолжала Аленка. — Там цветики крупные, лепестки раздельно торчат, резать было бы ловко. Я бы и птаху оттуда перевела, что сидящую, что летящую. На персидской ткани рисунок простой, четкий, внятный… А то еще персидские тафты светлые, и там тоже листвие выбрать можно. А то еще турецкие атласы — там тоже цветики меленькие на веточках длинненьких, а чаще не разобрать, то ли цветик, то ли мерещится…
— А ты, гляжу, вышивальщица? — сообразил Петр Данилыч.
— Тридцатница! — брякнул вдруг молчун дядя Сидор.
Мастера громко расхохотались.
Аленка вздохнула — еще немного, и быть бы ей впрямь тридцатницей…
— Пойдем, — велел Петр Данилыч. — А вы работайте, работайте! Почесали языки — и будет.
Не хотелось уходить из мастерской, где так приятно пахло деревом, где стояла на полках готовая посуда, и с резными узорами по бокам, и гладкая, под роспись, однако пришлось.
Привел Петр Данилыч Алену в горницу, усадил на лавку, крытую суконным полавочником.
Совсем освоилась в его доме Алена. И полавочник узнала — чинили они его вдвоем с Афимьюшкой, шов разошелся, что скреплял оба длинных портища, а шить толстое сукно — умаешься.
— Садись покрепче, купецкая вдова Алена Дмитриевна, — Петр Данилыч увесисто шлепнул по лавке, да и сам сел рядом. — Ты о моем добре печешься — это мне любо. Совет тебе дам, тридцатница. Исполнишь — не пожалеешь.
Аленка молча села.
— Калашниковых младшей ветви было два брата, — сразу начал купец. — Старший и младший, ну да ты знаешь, Семен да Вонифатий. От младшего одни дочери пошли, да и те уж замужем, свою долю получили, а от старшего один сын остался, твой Василий. Стало быть, ему и наследовать было, а наследство немалое. Верно я говорю?
— Верно, батюшка Петр Данилыч, — согласилась Аленка. Кабы и пожелала возразить — так купец получше нее все эти дела ведал. Оставалось лишь соглашаться.
— Теперь же, как его не стало, наследует тот, кого во чреве носишь. И если сын…
— Так то ж Федьки Мохнатого сын! — вскинулась Аленка.
— Молчи, дурочка! Внемли. Никто не знает, чей там у тебя сын. Как родишь — бабка посчитает…