— Бог в помощь, хозяйка, — неуверенно сказала Алена, вглядываясь в угол напротив двери, где место образам.
Образов не оказалось.
И перекреститься на них потому было невозможно.
Но и убежать, как вдруг нестерпимо захотелось, тоже было нельзя — уж тогда Алена точно померла бы в лесу ночью от страха.
Та, что лежала, укрывшись шубой, голосу не подала.
— Хозяйка, жива ли ты? — спросила Алена. — Коли жива — сделай милость, отзовись.
Милости она не дождалась.
Однако присутствия смерти в этой избе Алена не ощутила.
— Меня к тебе Данила Карпыч послал, промыслитель Кардашов. Помер Данила Карпыч, а тебе приказал долго жить и вот — укладочку передать…
Более Алена и не знала, что говорить.
— Не могу… — это даже не стон был, а звериный хрип, и как только Алена смысл разобрала. — Ох, не могу…
— Это ты — Устинья Родимица? — для верности спросила она, слишком, однако, от двери не удаляясь.
— Ох, я… — раздалось из-под шубы. — Ох, смертушки моей нет…
Голос сделался более внятен.
— Тебе Данила Карпыч Кардашов кланялся, укладочку велел снести, — повторила Алена, торопливо развязывая узел. — И просил, чтобы сжалилась ты над моим сиротством, сделала по его прошению…
— Карпыч? Бык? Поди сюда…
Шуба зашевелилась, и тут оказалось, что лицо Родимицы прикрыто рукавом, со щелкой для дыхания, и рукав сполз, и лицо появилось, гладкое белое лицо, не той старухи, какой должна бы стать былая товарка, а то и полюбовница Карпыча, а баба хоть и немолодая, но еще в сочных бабьих годах, живущая в холе и едящая сладко. Кабы не бледность…
— Коли Бык тебя, девка, прислал, стало быть, отпели Быка? — спросила Родимица.
— Отпели, перед самым Успеньем Богородицы, — подтвердила Алена. — И посылает он тебе укладочку…
— В хорошую пору помер, — одобрила Родимица. — А каково отходил?
— Как голубок — подышал, вздохнул и преставился, — отвечала Алена, сама до последнего сидевшая с Карпычем в его каморке.
— Успел, стало быть… Успел… Всегда Бык хитрее меня был. Жаль, девушка, угостить мне тебя нечем, совсем я плоха стала, и людишки меня позабыли. Как поняли, что последние мои денечки настали — куда и подевались… Ох, тошненько мне пришло… Напала совесть и на свинью, как отведала полена!..
— Может, водицы тебе поднести? — спросила Алена, вспомнив, что у Карпыча в последние его часы утроба лишь воду принимала.
— А поднеси, — не столь попросила, сколь дозволила ведунья.
Поставив добытую из узелка укладку на стол, а узел примостив на подоконной лавке, Алена выскочила в сени. Когда же отыскала она ведрышко, сбегала на Северку, принесла воды и, с немалым трудом найдя в этом хозяйстве чистую кружку, приподняла Родимицу за плечи, то обнаружилось, что ведунья лежит под шубой без сорочки.