- Может! - почти в слезах закричала Ника. - Ты - дура, что ты вообще понимаешь, что может, а что не может?!
- Не ори! - завелась Юля. - Послушай меня, что я тебе скажу... - она пыталась прорваться сквозь Никину истерику.
- Что?! - серые глаза Ники сузились до щелки. - Может воспоминаниями поделишься, как он тебя "на картошке" девственности лишал, и как ты потом за ним, как болонка, бегала - "вернись, я все прощу".
- Ника, не надо так, - почти умоляла Юля.
- Я тебя ненавижу! - уже кричала Ника. - Ты жалкая дура, об тебя все ноги вытирают, а ты готова потом задницу лизать. Вали отсюда! Мне не нужны твои сопли, я со своими проблемами сама справляюсь.
Юля, окаменев, от грубости и ненависти, только моргала, глядя на трясущуюся в истерике Нику. Потом, осознав, что все то, что она сейчас услышала относится к ней, она, будто приняв решение, медленно, расставляя слова сказала:
- Сама ты дура! Ну, и пошла ты. Так тебе и надо, за то, что ты такая стерва! - и, опасаясь, что Ника кинется на неё с кулаками, она быстро выбежала из уборной, не забыв сильно хлопнуть дверью.
В коридоре в полном непонимании стоял Леха, который слышал доносившиеся из туалета крики, силился что-то разобрать, но зайти в туалет стеснялся. Увидев выбегающую Юлю, он, не сумев поймать её за руку, крикнул вдогонку:
- Юль, что у вас там случилось?
- Ничего! - Юля на секунду остановилась. - Ей лечиться надо у психотерапевта.
И, секунду помедлив, зло добавила:
- И у гинеколога, - и исчезла в сумрачном пространстве коридора.
Леха рывком открыл дверь и вступил в тускло освещенную внутренность женской уборной. Над раковиной, склонившись в позе боксера, получившего запрещенный удар, стояла обессилившая Ника. У Лехи похолодело где-то под сердцем. Он бросился к ней, развернул её лицом к себе и почти закричал:
- Ника, что случилось?
- Что ты орешь мне в ухо? - стараясь вырваться из тисков его рук, захлебываясь в слезах, простонала Ника.
Не ослабляя хватки, Леха включил воду из под крана и силой наклонил Никину голову вниз. Он, пригоршней зачерпывая воду, обдавал её лицо, смывая сопли и слезы. Наконец, он почувствовал, как конвульсии в её теле стали утихать, и она, только тихо всхлипывая, стала вытирать вспухшее от слез лицо. Он прижал её к груди, и мягко подталкивая в сторону двери, повел, как ведут поднявшегося с кровати больного, сраженного тяжелым недугом. В коридоре он усадил её на скамейку, а сам присел рядом, продолжая прижимать её к себе, опасаясь, что без него она опять потеряет устойчивость.
- Ну, что ты, мать, хнычешь, - успокаивал он Нику. - Я тому, кто тебя обидел яйца откручу.