Евангелие от Джимми

Кто мнит себя равным Богу, не имеет права на сомнение. Серьезно, без тени улыбки, смотрят они друг на друга, будто глядятся в зеркало. Не будь сегодня эти двое самыми известными людьми на планете, трудно было бы сказать, на чьей стороне победа. Это, впрочем, до сих пор неизвестно, по крайней мере в цифровом выражении, просто интересы высокой политики потребовали в какой-то момент прекратить процедуру пересчета. Плюс-минус несколько тысяч голосов — не оставлять же из-за такой малости страну надолго без президента.

Вновь избранный машинально протягивает руку, словно дверь собирается открыть. Несколько предусмотренных протоколом секунд — и рукопожатие заканчивается. Предшественник уже вручил ему ядерный чемоданчик, опись текущих дел, несколько секретных досье, находящихся непосредственно в ведении президента, которые лежат теперь кипой на столе красного дерева, — пора бывшему кануть в забвение.

Экс-глава Белого дома закрывает свой кожаный портфель с насмешкой на лице — совершенно, по мнению Джорджа Буша-младшего, неуместной. В последний раз окинув взглядом кабинет, Билл Клинтон разворачивается к двери. Делает три шага, оглядывается и, вновь открыв кожаный портфель, роняет нарочито ровным тоном:

— Да, кстати, мы тут клонировали Христа.

Он достает зеленую папку, кладет ее на стол поверх кипы документов и удаляется.

— Как тебя зовут, малыш?

Я смотрю на человека в белом халате, он улыбается, его лицо все в морщинках. Это новый, раньше приходил другой, но вопрос тот же самый. Я не могу говорить, в горле по-прежнему жжет.

— Скажи мне, как тебя зовут.

Я отрицательно мотаю головой. Улыбка сходит с его лица, он вздыхает и повторяет то, что другой доктор рассказывал мне трижды: я шел по шоссе, ночью, совсем один, босиком, в пижамке, Вуды ехали в машине, увидели меня и остановились. Из-за стеклянной двери женщина машет мне рукой, мужчина подмигивает. Это они меня подобрали и привезли сюда, потому что я не мог говорить, а пижамка и волосы у меня обгорели. Ни о каком пожаре в окрестностях не слыхали, а мои ноги были так изранены, будто я шел много часов. Я согласно киваю, чтобы его порадовать. Это я и сам прекрасно помню. А больше ничего. До этого — огонь, люди кричат, яркий свет. И все.

— Ну же, будь умницей, скажи свое имя.

Человек в белом халате больше не улыбается, он хмурится. Сейчас он рассердится и накажет меня. Я приподнимаю голову с подушки, шевелю губами. Он наклоняется ко мне, чтобы расслышать. Я выговариваю:

— Джимми.

Он просит повторить. Горло очень болит, но на этот раз он понял: взял меня за руку, похлопал пальцами по ладони. Вот бы теперь оставил меня в покое. Он смотрит на зайца, который лежит на одеяле. Этого плюшевого зайца дали мне они, он одноглаз и весь истрепан, другие дети держали его до меня и тискали, когда им было больно. На морковке в его лапах вышито имя, у буквы «и» не хватает хвостика, но можно прочесть «Джимми».