Тут солнце, вспомнив про свое расписание, за лесок с крыши скатилось, а цветок еще ярче стал в сумерках. Не расходится народ, любуется цветком.
Глядь — идут к Семенову дому русалки. Надо вам сказать, что наши, местные русалки, они вовсе не с рыбьими хвостами, как где-то там в заграницах. Наши — девки простые, веселые, только, чертовки, одежки у них прозрачные. Смущают сильно. И волосы, конечно, распущенными носят. Но это у нас непорядок так ходить, а им — можно, на то они и русалки.
Подходят они прямо к дому, где уже сколько дней Семен спит. Остановились у ворот, замерли перед цветком.
Тут старшая их (а без старшей, гляди, и они не могут) повернулась к людям и спрашивает:
— Кто же это сделал?
А что тут искать, если дочка Семена у ворот, подле цветка своего стоит, вся измазанная с ног до головы. Но, наверное, для порядка надо было спросить.
— Я, — отвечает девушка.
— Спасибо тебе, — говорит старшая русалка. — Нынче у нас под водой солнце гостило, всех согрело. Никогда так весело у нас не было. Раньше тепло к каждой по очереди приходило, одну солнце светом поило, а нынче настоящий пир у нас был, такой радостный, такой светлый! Иди, буди своего отца, хватит ему отдыхать, травы по пояс стоят!
Рассмеялась русалка, а за ней и все ее подружки. И тут же ушли.
Девчушка в дом побежала, возвращается — отца за руку ведет, а тот зевает во весь рот, грудь почесывает.
Вот такая история с Семеном и его женами приключилась. Цветок на воротах Семена цветет. А вслед за цветком враз и старшая дочка Семена расцвела. Нас-то, почутовских, красотой особо не удивишь, всяких мы видывали. Только вот у дочки Семена глаза такие — как омуты бездонные.
Так бы и утонул в них… Если б моложе был годков на пятьдесят…
Вот что у нас в Почутове любят особенно, так это баниться. Бань у нас, считай, в каждом дворе. И все бы хорошо, но как-то нескладно получается: ведь после хорошей баньки да за самоваром с чем-нибудь крепче чая посидеть — оно ж сам Господь велел. Но по душам-то поговорить с кем? К примеру, Митрич со своей Митричихой шестьдесят годков вместе живут, потому он давно наперед знает, что она скажет, что подумает и о чем помыслит. Собрались мы, значит, однажды, мужики почутовские, на лавке у Митрича. Он и говорит:
— Неправильно живем. Нету у нас общности, все растянули по своим хатам одноособным, пустили ветром дух коллективизму!
Молчат мужики: прав Митрич, чего спорить понапрасну.
Тут Митрич шапку с головы снимает, хлоп о скамейку. Серьезное дело, знаем: просто так свою оппозиционную голову Митрич показывать никому не станет. У него на голове как: волосы седые, будто побеленные, а посреди — ровная полоска лысины, загоревшая. Как есть флаг бывший, национальный. И знаем: если Митрич при народе шапку снял — дело серьезное. Митрича, опять же, мы уважаем, пусть он сейчас, как вопросительный знак, согнувшись ходит по селу. (По секрету скажу — силу свою мужскую до сего дня имеет. Да еще и молодые обзавидуются).