— Но переход в число некурящих здесь ни при чем: в обращении обычно есть что-то недостойное.
— При чем, при чем: коль скоро новообращенный делается гонителем тех, кто курит.
— Гонителем? Я ведь здесь не вешаю табличек «Курить воспрещается»; кстати, может, сделать так и стоит — вам назло и ради вашего же блага. Ведь забочусь я о вас: мой шурин…
— Я знаю.
— Ну, тогда больше об этом не будем. А вашу философию по поводу обращенных я бы вот как развеял в прах. — Он щелкнул пальцами в знак того, что мог бы сделать это мгновенно. Жест Шефом повторялся часто, так как в прах он был готов развеять многое, и Зам порой пытался его повторить, но щелчок у него никогда не получался, отчего он по-мальчишески ему завидовал. — Но сейчас у нас совершенно другие дела. Пойдемте.
— Куда?
— Вы сами знаете. Идемте.
— Не рановато ли?
— Да нет, уже семь. Я специально вам позволил философствовать, чтоб время протянуть.
— Рано, все равно рано. — Он ненавидел полицейскую привычку производить аресты и обыски, осматривать места преступления, приезжать для сбора данных ранним утром, а чаще — среди ночи, но его коллеги и подчиненные находили в этом удовольствие, которого при наличии малейшей возможности, даже самого туманного предлога старались не упустить. Этот громкий стук в двери, за которыми наслаждается отдыхом, сном ничего не ведающее семейство, — в часы, когда уже не давит груз усталости, когда сон не так глубок, более проницаем для сновидений, более сладок, — тревожное «Кто там?» и торжественный гулкий ответ «Полиция»; эта приоткрывающаяся дверь, эти полные недоверия и страха сонные глаза; мощный толчок в дверь, вторжение; потом, внутри, — взволнованное пробуждение всего семейства, испуганные, полные изумления голоса, детский плач… Ради такого удовольствия готовы были поступиться сном и высшие, и низшие чины; но Зам — помимо того, что любил, сначала почитав не меньше часа, спать с полуночи и до семи, — испытывал в тех редких случаях, когда ему доводилось участвовать в подобных операциях, за себя и всегда за своих собратьев мучительный стыд.
— Сейчас семь, — сказа Шеф, — а до Вилласерены с полчаса езды. И обстоятельства к тому же таковы, что даже с ним я не могу себе позволить церемониться.
— Да мы себе уже позволили, — насмешливо отозвался Зам, — будь это кто-нибудь другой, заявились бы к нему три часа назад и уже перевернули бы весь дом.
— Само собой, — цинично признался Шеф.
Черная машина ждала их во дворе — красивом барочном дворе с гармонично расположенными портиками. Говорить полицейскому, сидевшему за рулем, куда ехать, было ни к чему: в здании, которое гудело, пробуждаясь, словно улей, это знали все. Сколько же звонков, подумал Зам, уже сделано отсюда, дабы уведомить Президента о предстоящем визите? Просто Президента, добавлять «Межотраслевого союза» не требовалось, так как в этом городе он был абсолютным президентом; уточняли, когда речь шла о любом другом, в том числе о главе Республики.