Звонивший не ответил, и пришлось пояснить:
— Когда о человеке говорят так поэтично, как ты только что, но при этом не собираются возвращаться к нему, это может значить лишь одно: с ним прощаются навсегда. Я — уже прошлое, да? До этой ночи ты не давал мне понять, что мы больше не увидимся.
Его молчание такой тяжестью осело в трубке, что Николь уже едва удерживала ее. Больше всего хотелось снова забросить телефон в дальний угол, чтобы не выжимать из Джастина заведомо лживых обещаний. Девушка чувствовала, что он готов уже вот-вот разразиться ими, и как на курке держала палец на кнопке.
— Не говори ничего, — не выдержала первой Николь. — Лучше бы ты и не перезванивал. И я зря взяла трубку. Нужно мне было остаться блеском ночного асфальта… У тебя под ногами.
На этот раз Николь едва вдавила серую кнопку — сил уже не осталось, и молчание Джастина прервалось новой тишиной. Той тишиной, которую отныне предстояло слышать постоянно.
Только сейчас девушка заметила, что так и не включила свет. В первый раз нашла телефон на ощупь, а потом глаза уже привыкли. Николь подумала об этом с иронией: «Приучаюсь жить в полной тьме… Ну что ж, я ведь сама — ночное небо!»
Отыскав сигареты, она вышла на крылечко, но утренняя прохлада погнала за теплым платком. Укутав голые плечи, Николь присела на верхнюю ступеньку и закурила, не отрывая взгляда от светлеющих волн. Джастин говорил, что готов провести в ее домике на побережье всю жизнь… И рисовать только сидящую на ступеньках Николь… Мэг усмехнулась бы и назвала это романтикой. В ее устах это слово было почти ругательным. Сделал ли Джастин хоть один портрет новой музы?
«Не нужно думать о нем, — приказала себе девушка. — Не надо ни вспоминать, ни надеяться… Не на что. Это лишь пустая трата времени. Да, легко говорить!»
Сигарета не успокаивала нервной дрожи, расходившейся от сердца, и Николь бросила окурок в круглую маленькую урну, стоявшую рядом с крыльцом. Там накопилось уже много таких бесполезных свидетелей одиночества… Пора было избавляться от них.
Пора было перестать обманываться присутствием его запаха — в постели, на улице, в своем магазине. Уже не один раз сменила простыни, те, что пропахли телом Джастина, выстиранные лежат в шкафу, может, она их и стелить больше не будет. А мостовые давно затерты сотнями чужих ног, и следы художника затоптаны, даже доберман не учует. В книжный же магазин этот человек заглядывал лишь однажды — в тот день, когда они познакомились…
«О нем ничто не должно напоминать, — внушала себе Николь. — Море совсем не схоже с цветом его глаз, они — карие. И стройным кипарисом его тоже не назовешь, хотя он высокий… Особенно в сравнении со мной. Рядом с Мэг это, наверное, не так заметно. Господи, что я несу!»