Но нельзя сказать, что в спальне царила тяжелая атмосфера. Пахло свежестью и лавандой.
Сэр Джеймс дотронулся до меня своими тонкими ледяными пальцами. Он моргнул и прошептал:
— Теплые, теплые юные руки. Ах да, Вера Роуланд. Малышка Верунчик. Теперь я вспомнил…
— Мне нельзя тут находиться, сэр… — Слова позвучали глупо.
— Не уходи, — прервал он меня, — не оставляй меня. Останься, прошу.
— Я попаду в такой переплет, — рассмеялась я, но старик снова вмешался:
— Сядь. Сядь поближе. Хочу рассмотреть тебя.
Я уселась на кресло, стоявшее у самой постели, и нервно огляделась. Я никак не могла избавиться от чувства вины и поверить, что нахожусь в священной спальне и разговариваю с самим сэром Джеймсом.
— Мне нужно уйти, — еле выдавила я, но крепкие пальцы сжали мою руку.
— Очки, дай мне очки.
Я увидела их на прикроватном столике, на котором выстроились в ряд обычные для тяжелобольного предметы: кувшин с лимонным отваром, стакан, поильник, ваза с фруктами, часы, отсчитывающие уходящие минуты… отсчитывающие уходящую жизнь, грустно подумала я.
Неожиданно сострадание кольнуло меня в самое сердце, я наклонилась к старику и бережно нацепила очки в роговой оправе на его крючковатый нос. Теперь он пристально смотрел на меня сквозь толстые линзы. Смотрел и смотрел не отрываясь. Челюсть его отвисала все больше и больше, удивление и даже ужас читались во всем его облике.
Голос старика сел от волнения:
— Господь всемогущий! Хьюго… Хью… сынок!
Я удивленно моргнула. О чем это он? Может, он находится под действием сильных лекарств и бредит, представляя себе своего давно умершего сына?
— Дорогой сэр Джеймс, что я могу сделать для вас? — решилась я наконец задать вопрос.
Баронет собрал всю свою волю и костлявым пальцем указал на фотографию в кожаной рамке, которая стояла на причудливо изогнутом комоде напротив кровати.
— Дай, дай ее мне, — попросил он, задыхаясь.
Я послушно выполнила приказание, из чистого любопытства взглянув на фото. И тут меня пронзило какое-то странное чувство: со студийного портрета, выполненного известным светским мастером в Лондоне, на меня глядел молодой человек, мой ровесник. И мне показалось, что я смотрю на свое собственное лицо: тот же овал, густые непослушные светлые волосы, чуть вытянутые к вискам печальные глаза. Разница была только в губах: они были тоньше, а подбородок какой-то безвольный. Неожиданно в памяти всплыли слова, сказанные Лоренсом, когда он впервые увидел меня в поезде. Тогда он пробормотал нечто вроде: «Не может быть!»
Теперь стало понятно, что он увидел это сходство; он знал, но ничего не сказал мне! Все держалось в секрете… У меня поплыло перед глазами. Я была поражена до глубины души.