— Тетя Рита?
— Да-а? — отозвалась она, хмуро взглянув на ленточку, которая заплелась в ее пальцах узлом.
— У меня к тебе разговор.
— Да-а?
— О маме.
Взгляд такой острый, что я едва не порезалась.
— Она здорова?
— О да, здорова. Ничего такого. Просто я задумалась о прошлом.
— А! Прошлое — это совсем другое дело. И какая же часть прошлого тебя интересует?
— Война.
Она отложила свой мешочек.
— Вот как.
Тетя Рита любит поболтать, но я понимала, что это щекотливый вопрос, и продолжила с осторожностью:
— Вас эвакуировали. Тебя, маму и дядю Эда.
— Да. Ненадолго. Весьма неприятный опыт. Пресловутый свежий воздух! Чушь собачья. А как же сельская вонь и кучи исходящего паром дерьма, куда ни ступи? И они называли нас грязнулями! С тех пор я совсем по-другому отношусь к коровам и сельским жителям; всей душой мечтала поскорее вернуться домой и попытать счастья с бомбами.
— А мама? Она чувствовала то же самое?
Молниеносный недоверчивый взгляд.
— Почему? Что она рассказала тебе?
— Ничего. Она ничего мне не рассказала.
Рита вернулась к работе над белым мешочком, но в ее опущенных глазах появилось смущение. Я почти видела, как она кусает язык, сдерживая поток слов, которые ей хотелось, но не следовало произносить.
Кровь вскипела в моих жилах от предательства, но я сознавала, что другого шанса не будет.
— Тебе же известно, какая она, — пропела я.
Тетя Рита резко фыркнула и не стерпела. Она поджала губы, искоса посмотрела на меня и наклонила голову.
— Ей там нравилось, твоей маме. Она не желала возвращаться домой. — В ее глазах сверкнуло замешательство, и я догадалась, что попала по давнишней больной точке. — Да какой ребенок откажется быть с папой и мамой, со своими родными? Какой ребенок предпочтет остаться с чужой семьей?
«Ребенок, который чувствует себя не в своей тарелке, — подумала я, вспоминая свои собственные виноватые шепотки в темных углах спальни двоюродных сестер. — Ребенок, которому кажется, что он застрял в чужом месте». Но я смолчала. Я понимала, что такая женщина, как моя тетя, которой выпало счастье оказаться на своем собственном месте, не примет никакого объяснения.
— Возможно, она боялась бомб, — наконец предположила я; мой голос был хриплым, и я откашлялась. — Ночных налетов.
— Пфф! Она боялась не больше, чем все. Остальные дети хотели вернуться в гущу событий. Все дети с нашей улицы вернулись домой и вместе бегали в убежище. А твой дядя? — Лицо Риты приняло почтительное выражение, подобающее упоминанию высокочтимого дядюшки Эда. — Добрался автостопом из Кента, ни больше ни меньше; ему не терпелось приехать домой, как только началась заварушка. Появился на пороге среди налета, как раз вовремя, чтобы отвести соседского простачка в убежище. Но только не Мерри. Совсем наоборот. Не возвращалась домой, пока папа не съездил и не притащил ее за шкирку. Наша мать, твоя бабушка, так и не оправилась от этого удара. Вслух не жаловалась, не по ней это было — делала вид, будто рада, что Мерри жила в покое и безопасности в деревне, — но мы-то знали. Мы же не слепые.