Она почти крикнула от боли, бросилась к письменному столу и дрожащими руками стала шарить в ящиках, отыскивая револьвер.
Наконец нашла.
Большой, тяжелый. Она схватила его и поднесла к виску. Ах нет, не в голову — она не хочет быть обезображенной.
Она, вся колотясь от дрожи, приложила дуло наугад к левому боку и спустила курок.
Выстрела не последовало, но Зина зашаталась и упала.
Около Зины возился полковой врач, Степан прикладывал к голове мокрое полотенце.
Брат Лопатова, Алексей, с трясущимися руками совал ей под нос флакон с солью.
Лопатов ходил большими шагами по комнате.
Он был бледен, губы его нервно кривились и дрожали.
— Ну вот барышня и очнулась, — ласково заговорил доктор. — Наделали вы переполоху, хорошо, что револьвер-то был не заряжен.
Зина приподнялась и расширенными глазами огляделась вокруг. Увидав Лопатова, она протянула к нему руки и зарыдала.
— Коля, Коля! — твердила она, захлебываясь слезами.
— Да подойди же к ней, Николай! — резко сказал Алексей брату.
— Пусть она кончит свои комедии — это несносно.
— Это жестоко, как тебе не стыдно! — возмущенно крикнул офицер.
— Мне не стыдно, нисколько не стыдно! — бешено закричал Лопатов. — Она меня измучила, довела до белого каления. Ты не знаешь, какие фокусы она выкидывает, какие комедии! Уберите ее сейчас отсюда! Везите ее домой, в больницу, к черту — куда хотите.
— Это варварство! Какая это комедия, когда человек стреляет в себя?
— Она и убьет себя для фокуса, она истеричка! Я уверен, что она знала, что револьвер не заряжен!
Зина во время этого разговора пришла в себя окончательно и с ужасом смотрела на Лопатова.
Вдруг она вскочила с диким криком:
— Пустите меня, я сейчас докажу, докажу, я сейчас умру! — и бросившись к окну, ударила кулаком в стекло.
Доктор и Алексей схватили ее за руки.
Было уже утро, где-то солдаты пропели молитву, и раздались их мерные шаги, когда Алексей уговорил Зину ехать домой.
Молодой офицер все время ухаживал за больной, успокаивал ее, а Лопатов, запершись в спальне, упрямо твердил:
— Довольно, пусть делает, что хочет,— мое терпение лопнуло.
На другой день Зина почти успокоилась: она была так измучена, что ей хотелось самой успокоиться.
Этому способствовало еще то, что за ней так нежно и преданно ухаживал такой красивый мальчик.
Но это недолго тянулось — он совершенно не подходил для флирта.
Когда она говорила «демонические тирады», он смотрел на нее ласковыми глазами и восклицал:
— Ах нет, вы клевещете на себя — вы добрая!
Когда она будто нечаянно обнажала плечо или ногу, он заботливо укрывал ее, наивно боясь, что она простудится.