Нечаянные грезы (Калинина) - страница 49

— Да, Мария-Елена. — Он вдруг схватился обеими руками за голову, жалобно сморщил лицо и прошептал: — Что ты наделал, Вадька Соколов? Дурак, ну что же ты наделал?

— Раскаиваешься?

Она знала, что это не так. Но она хотела услышать это от него.

— Ни Боже мой! — Он энергично тряс головой. — Можно ли раскаяться в том, что в руки тебе случайно попалась жар-птица? Только ты ее все равно не удержишь, Вадька Соколов, плейбой, кутила и… Черт возьми, кто еще? Герой-любовник? Но ведь это смешно. Подумай сам, Вадька Соколов, какой из тебя к черту герой-любовник?!

…Она не могла идти, и он внес ее в дом на руках. Нина показала, где Мусина комната, распахнула перед ними дверь. Он положил Мусю на кровать, прикрыл ее босые ноги — Муся где-то потеряла свои панталеты, хотя, возможно, она оставила их дома.

— Мария-Елена, я убыл. — Он отдал ей честь и подмигнул. — Мария-Елена, ты самая-самая красивая девушка в мире. Ты должна всегда помнить об этом, Мария-Елена. Но я уже убыл.

Он повернулся на сто восемьдесят градусов и столкнулся нос к носу с Марией Лукьяновной Берестовой, которая секунду назад вошла в комнату дочери, заперла дверь на ключ и положила его в карман своего ситцевого халатика.

— Вам придется задержаться, молодой человек, — сказала она и указала кивком головы на крутящийся табурет возле пианино. — Мы должны обсудить с вами кое-какие детали вашего дальнейшего поведения.


Галя положила дневник Андрея в нижний ящик своего письменного стола и завалила книгами. Она уже не то что начала его забывать — вряд ли какая-либо девушка в состоянии забыть свою первую любовь, а уж тем более такую необыкновенную, — однако последнее время, поскольку ей нужно было выжить, Галя пыталась забыть все хорошее, что было у них, сосредоточив воспоминания на ссорах и размолвках. Это помогало на какое-то время облегчить боль, но это же и ввергало ее в жесточайшую депрессию, от которой не спасали никакие лекарства. Да она, честно говоря, и не верила в спасительную роль медицины, хоть и работала в больнице санитаркой. Она обратилась за помощью к алкоголю, тем более что мать делала домашнее вино из яблок и гнала самогонку.

Алкоголь делал ее ко всему безразличной. Это приносило временный покой и даже нечто похожее на умиротворение. Вернувшись с ночного дежурства, она тайком от матери спускалась в подвал и прикладывалась к прохладной бутылке самодельного крепленого вина. Алкоголь действовал почти мгновенно и вырубал ее на пять-шесть часов. Потом Галя вставала, пила крепкий чай и начинала управляться по дому, включив на полную катушку радио. У матери был тромбофлебит, и она с трудом передвигалась по дому, настоявшись за смену в булочной. На Галине был и огород, который кормил обеих женщин круглый год. До огорода нужно было идти почти полтора километра по жаре, потом вкалывать там дотемна.