Но на людях Гитлер пытался выглядеть радушным хозяином, принимавшим Олимпиады. Не сохранилось ни одной фотографии, на которой было бы запечатлено раздражение Гитлера. Если бы Байе-Латур не предоставил фюреру выбор — либо поздравлять всех, либо не поздравлять никого, — то тогда бы его поведение могло восприниматься как вызов. Однако, чтобы придать принципиальному отказу от поздравлений видимость некоего логичного шага, имперская канцелярия своевременно сделала уведомление, что если «фюрер не имеет возможности присутствовать на всех подряд заключительных состязаниях, то он не может поздравить лично медалистов всех наций». По этой причине поздравления у «трибуны фюрера» более не практиковались. Однако делалась оговорка, что Гитлер мог встретиться с немецкими спортсменами, если те побеждали в финале игр. Заявление было в высшей мере правдивым, и едва ли кто-то мог его истолковать двояко. Изменить позицию Гитлера не смог даже Ганс фон Чаммер, который попросил фюрера «в интересах немецкого спорта» сфотографироваться с Оуэнсом. Эту идею пытался поддержать и Имперский руководитель молодежи фон Ширах, которому Гитлер заметил: «Нет ни одного способа убедить меня фотографироваться рядом с этим негром».
Но в поведении Гитлера было меньше лицемерия, нежели у американских газетчиков, которые после побед Оуэнса стали трубить о спортивном превосходстве американских атлетов. До Олимпиады 1936 года они почти не упоминали имя Оуэнса, гак как тот был цветным. Кроме этого сами темнокожие спортсмены не могли не отметить, что в Германии, которая была одержима «расовыми мифами», к ним относились не в пример лучше, нежели в США, где постоянно говорили о демократии. Да, Гитлер проявлял даже на публике показательную прохладцу в отношении Оуэнса, но зрители встречали бегуна аплодисментами и радостными криками, чего тот никогда не наблюдал в Америке. Это подтверждал Мэзуд, один из членов команды США по хоккею на траве. Он был индейцем, а потому не понаслышке знал, что такое американский расизм: «Мы были цветными, но в Германии, казалось, никто не обращал внимания на это. Мы были спортсменами, и этого было вполне достаточно».
Если Гитлер хотел использовать Олимпиаду для пропаганды национал-социализма, то антифашисты стремились воспользоваться случаем для разоблачения режима. Дороти Одам, 16-летняя британская прыгунья в высоту, вспоминала, что к ней в олимпийскую деревню было подброшено письмо, якобы написанное от лица заключенного концентрационного лагеря. В этом послании живописались ужасы, которые творились в лагерях, и заканчивалось оно просьбой передать информацию кому-нибудь в Англии. Девушка испугалась, что се на границе поймают с этим письмом. За советом она обратилась к своей немецкой подруге. Та же рекомендовала избавиться от письма и больше не вспоминать о нем. Одам не была единственной получательницей таких писем. Нечто подобное оказалось в руках Джанет Кемпбелл, аргентинской пловчихи. Некоторые из сведений передавались устным путем. Австралийка Дорис Картер припоминала, что девушки, работавшие в Олимпийской деревне, очень опасались за свою жизнь. Некоторые из них были на четверть еврейками, а потому они полушепотом рассказывали истории о том, как евреи бесследно исчезали. Ставка антифашистов на распространение информации среди иностранок была верной. Женщины и девушки были более чувствительными, а потому принимали услышанные истории близко к сердцу. Многие из девушек замечали, что среди зрителей было большое количество «людей в штатском», которые отмечали персон, которые не пели государственный гимн и не вскидывали руку в «немецком салюте».