Но вот бонзы выпрямились и застыли на месте. Наступила минута молчания, которую русские называли «минутой скрытого стыда и гнева».
Когда дань погибшим была отдана, бонзы сошли с площадки. На их место поднялся глава русского отдела Кио-Ва-Кай, пожилой сухолицый японец.
— Солнце светит с Востока, — громко изрек он, показывая в сторону Японии. — Оно обходит мир, озаряя его светом и согревая теплом. Вот так и «сыны солнца» пройдут по земле, чтобы создать в мире новый порядок… Сегодня у нас Харбин, завтра — Чита, послезавтра — Москва. Мы водрузим свое знамя в пустынях Африки, где под сенью пальм рычат львы. Мы вытащим крокодила из Ганга у подножья Гиммалайских гор. Мы создадим себе монумент в Чикаго. И когда наша жизнь канет в вечность, будем бороться своими тенями. Хакко ити у![9]
Все повторили за ним:
— Хакко ити у!
— Хейка тенно, банзай!
Так скандировали милитаристские заповеди, как клятву погибшим.
Когда возвращались в город, Кутищев спросил Померанцева:
— Теперь узнал, что такое чурэйто?
— Ужас, — сплюнул Иван. — Блевать тянет!
— Поживешь, Ваня, не то еще узнаешь.
— А что, эти чурэйты у них во всех городах построены?
— Да, в каждом крупном. А в Токио, говорят, есть храм богини Аматерасу. Если прах погибшего поместят в храме, значит, вечная память…
Родзаевский встал рано. Жена еще нежилась в постели, а он выпивал наскоро согретый кофе и отправлялся на службу. Ради великого будущего «вождь» работал. Писал статьи для журнала «Нация», готовил секретные инструкции на русском языке на случай вступления японцев в СССР, читал лекции в спецшколе по общественным наукам, вещал по радио.
В это утро жена проснулась раньше обычного, когда Родзаевский стоял у зеркала и расчесывал рыжую бородку.
— Костик, все говорят, что ты смахиваешь на Николая Второго.
— В самом деле?
— Конечно! Твоя бородка — копия царской. Если у нас родится сын, мы назовем его Алексеем.
— А дочку — Марией, — подхватил Родзаевский.
Признаться, он давно уже подражал царю, под портретом которого сидел в кабинете фашистского клуба, хотя и был против наследственной власти.
— Ты веришь, что когда-нибудь будем жить в России? — продолжала жена.
— Непременно, Никса! Я даже мечтаю въехать в родной Благовещенск на белом коне.
Никса потянулась, зевнула.
— Милый мой! Сколько уж лет ты мечтаешь, а Россия, как мираж, все отдаляется и отдаляется от нас. Когда же мы будем жить? Мне нужны деньги сегодня.
— Сколько?
— Ну-у, хотя бы тысячу гоби.
— Таких денег у меня пока нет.
— Смешно. Вождь российского фашистского союза — нищий. Ха-ха-ха!
— Не могу же я расхищать партийную казну ради своих корыстных интересов!