Как-то они засиделись допоздна.
— Что же нам делать, Иван Иваныч? — говорил Винокуров. — Война России с Германией идет к концу. Русские вступили в Штетцин.
— Как? Советские уже в Германии? — занятый своими личными делишками, Иван не интересовался событиями на советско-германском фронте. — Это точно? Японцы же ничего не сообщают.
— Точно, Иван Иваныч. Об этом радиостанция «Отчизна» и другие источники передают.
— Интересно… Что же будет дальше? — задумался Померанцев.
— Не исключена возможность, что Сталин двинет на восток. Не случайно, видно, Россия денонсировала апрельский пакт о нейтралитете с Японией.
У Ивана задергались усики.
— Ну… дела. Неужели японцы не смогут дать отпор?
— Сомневаюсь. Если уж Германия не выдержала, то Япония тем более. Сейчас у советских такая мощная техника, богатый опыт. Раздавят, как козявку.
— Что же делать? — помрачнел Иван.
— Бежать.
— А куда?
— Хорошо бы в Шанхай. Это большой международный город. Там и русские, и англичане, и французы. Правда, в Шанхае тоже господствуют японцы, но там легче затеряться.
— Тогда доставайте документы. Может, сумеем пробраться. Иначе тут нам конец.
— Будем готовиться, только вы смотрите, не проговоритесь где-нибудь.
В этот вечер Померанцев возвращался от Винокурова в хорошем настроении. Надежда на побег в Шанхай вселила в него веру в новую жизнь. Из Шанхая можно еще куда-нибудь перебраться.
Однако этой мечтой Иван тешил себя недолго. Неделю спустя он зашел к своему другу и увидел удручающую картину. Жена Винокурова ходила по комнате с растрепанными волосами и безутешно плакала.
— Что случилось, Надежда Петровна?
— Юрия Михайловича арестовали.
— За что? — А сам со страхом подумал: «Уж не проговорился ли кому, что решил бежать в Шанхай?»
— Слушал советские передачи.
— Где?
— У Сахарова. Того еще раньше забрали.
Домовладельца Сахарова арестовали за то, что он сконструировал двенадцатиламповый приемник и, несмотря на запрещения японцев, слушал Хабаровск, Москву. Питая уважение к Винокурову, он приглашал его послушать советские передачи. Об этом кто-то донес японскому жандарму, проживавшему в доме Сахарова. Домовладельца обвинили в том, что он — советский агент. Начали пытать, кто еще бывал у него. Перед смертью Сахаров не выдержал, назвал фамилию Винокурова.
— Я ругала Юрия, запрещала ходить к Сахарову, но он не слушал меня. Теперь кто его спасет?
— А с Родзаевским не говорили?
— Нет, только с Охотиным.
— Родзаевский может что-нибудь сделать, а мы все пешки. Надежда Петровна усмехнулась.
— Я понимаю. Теперь каждый трясется за себя. Эх, Юрий, Юрий! Чего боялся, то и случилось. — И снова зарыдала.