Да, господин женишок, нервишки у вас ни к черту. Вот в чем загвоздка, точно. Проведешь полжизни в пьянстве, блуде, тешась иллюзиями на свой счет («Сегодня только три бутылочки»), да к тому же регулярно обманывая своих сестер по греху («Ах, дорогая, как ты прекрасна, как я тебя люблю») — а в одночасье другим не станешь.
На сцене возник Вилли, председатель собрания, — мотоциклетный механик, местный амбал в клетчатой рубашке. Несколько лет назад ему выбили в драке зубы. Десны у него были что надо: как после прямого попадания артиллерийского снаряда. Он шепелявил.
— Будем шчитать, што вштреча удалашь на шлаву! — прогремел он. — Время жакруглятьша. Вше, у кого ешть охота, милошти прошим пришоединитьша к нам в Ушпокоительной молитве.
Господи, неужто только я один мучился от того, что не мог смотреть на вещи просто? Или я опять по уши в дерьме и помышляю о саморазрушении? Вроде того, чтобы послать ее на фиг, что равносильно было послать на фиг счастье, стабильность, шанс вернуть себе человеческий облик. Неужели я все еще жаждал отключиться?
Настал час молитвы, и все мы, сорок пять душ, встали и сложили руки перед собой. Я изо всех сил сжал ладони. Я чувствовал тепло единения в этом порыве, даже с кретином яппи в белых теннисках, что стоял справа от меня. Я думал: вот зачем я здесь. Мне нужна поддержка. Мне не справиться одному. Эти люди мне необходимы. Мне нужен Бог. Мне нужна…
Но я не в силах был совладать с мыслями о Бонни. Что-то с ней не то, пульсировало в моем мозгу. Вдобавок, объективно, повода заводиться не было ни малейшего. Но я все представлял и представлял, как я целую ее теплую гладкую кожу…
— Господь, даруй мне успокоение… — мой голос прозвучал неприлично громко.
Да, наверное, нужно было смотреть на вещи проще. Признать, что Бонни из породы тех женщин, которые, невзирая на ординарную внешность, обладают даром притягательности, — даже тогда, когда становятся слишком старыми, чтобы вызывать желание. Не хозяйственная, не красивая женщина, мимо которой на улице пройдешь и не оглянешься, но которая в более тесном общении знает, чем тебя взять. А может, она и не пыталась. Может, это у нее происходит бессознательно, может, она подает примитивные, действующие на подсознание сигналы или выделяет особый, тонкий, женский, животный запах. Чем бы это ни было, я совершенно не собирался позволять этой силе править мной.
— …Смириться с тем, что я не в силах изменить, — молился я. — Дай мне мужество изменить то, что в моих силах. И мудрость узнать разницу.
Аминь.
Дом моей матери, старая постройка из полуразрушившихся от ненастья кедровых бревен и обширным передним крыльцом, должна была выглядеть очаровательной, оригинальной или уж по крайней мере — уютной. Как бы не так. Слишком много деревьев росло вокруг дома: могучие дубы, тенистые, вечно влажные клены, мрачные ели. Под их сенью дом отсырел и покосился. А уж внутри… Там всегда было промозгло, особенно в гостиной, и если пробыть там достаточно долго, даже интимные места начинали плесневеть. Ничего удивительного, что после Вьетнама я пробыл дома три дня, отвалил и уж больше не возвращался. А мой брат, напротив, никогда из дома не уезжал.